На обратном пути, в воротах, он встретил рядового, провожавшего его в здание канцелярии.
– Вам приходилось воевать? – спросил Даниель, ибо солдат не выглядел совсем уж зелёным новобранцем.
– Я маршировал с капралом Джоном в одиннадцатом, сэр, – последовал ответ. Капралом Джоном называли герцога Мальборо его солдаты.
– А, прорыв линии у Арле и Обиньи! – воскликнул Даниель. – Тридцать миль за день, если я не ошибаюсь?
– Тридцать шесть миль за шестнадцать часов, сэр.
– Славное дело!
Даниель не стал спрашивать про кампанию двенадцатого года, окончившуюся плачевно после того, как первого января королева отправила Мальборо в отставку.
– Был у меня знакомый в вашем полку, сержант – он оказал мне услугу, и я сумел отплатить ему тем же. С тех пор минуло двадцать пять лет войны. Вряд ли он по-прежнему здесь…
– Только один человек прошёл с полком все эти двадцать пять лет, – отвечал рядовой.
– Страшновато звучит. Как его имя?
– Сержант Боб, сэр.
– Боб Шафто?
Рядовой позволил себе улыбнуться:
– Он самый, сэр.
– Где он сейчас?
– В наряде по Монетному двору.
– Так он там? – Даниель указал на Минт-стрит.
– Нет, сэр, вы найдёте его на Лондонском мосту, сэр. Наряд довольно необычный, сэр.
ДАНИЕЛЬ НЕ ЗАМЕТИЛ СОЛДАТ, занятых каким-нибудь делом, обычным или необычным, пока не прошёл почти весь мост. По крайней мере эта часть Лондона на его памяти практически не изменилась. Разумеется, одежда на людях и в лавках по сторонам дороги была иная. Однако солнце клонилось к закату, и между домами царил полумрак, в котором старческие глаза почти ничего не различали. На этих отрезках пути Даниель легко мог вообразить себя десятилетним мальчиком на побегушках в республике Оливера Кромвеля. Грёзы прерывались, стоило ему выйти на открытое место. Разрывы между зданиями были оставлены для предотвращения пожаров и тянулись примерно на бросок камня. Солнце било справа, и, отворачиваясь, Даниель видел Темзу с двумя тысячами кораблей, разрушавшими иллюзию, будто он вернулся в простые старые времена. Даниель пробегал открытые места, как крыса – круг света от фонаря, и спешил укрыться в прохладных узких каньонах между старыми зданиями.
Последний и самый короткий из противопожарных разрывов был уже почти в Саутуарке, на семи восьмых пути. Дальний его конец венчало каменное сооружение, древнее с виду, хотя и насчитывающее всего триста лет. Самое высокое на мосту, оно служило одновременно сторожевой башней и преградой на пути нежеланных гостей. Его возвели в те времена, когда военные действия были незатейливей, и если дозорный на башне видел подступающих с юга французов или сарацин, он опускал решётку и бил тревогу. Называлось это Большие каменные ворота.
Последний из фахверковых домов стоял над одной опорой моста, Большие каменные ворота – над следующей к югу, а противопожарный разрыв между ними совпадал с самым широким из двадцати пролётов Лондонского моста. Назывался он Роклок. Пассажирам, рискнувшим преодолеть в лодке стремнину под мостом, иногда предлагали сделать крюк и пройти Роклоком как наиболее безопасным; впрочем, у ветеранов это считалось малодушием.
Открытый участок моста загадочным образом притягивал мечтателей и безумцев. Один из таких (трудно сказать, безумец или мечтатель) стоял спиной к проезжей части, лицом к Темзе. Человек этот, одетый в розоватый камзол, не любовался видами западного Лондона. Свесив седую, коротко остриженную голову через парапет, он смотрел на водорез под мостом и, взмахивая тростью чёрного дерева, приговаривал: «Полегче, полегче, помни, зачем ты это делаешь – если он треснет и молоко будет вытекать, то вся работа насмарку». Слова звучали бредом умалишённого, однако произносились с усталым спокойствием человека, который командует другими не первый год.
