Бессчётные злодеяния и впрямь сделали У Яньцзы своего рода знаменитостью. Внезапное известие о том, что один из двенадцати глав пиков был его учеником, повергло толпу в вящий ужас. Однако их потрясённые возгласы необъяснимым образом помогли Шэнь Цинцю вернуть самообладание.
Рассказ Цю Хайтан вызвал у него смутные сомнения. На первый взгляд её жизненный путь представлял собой драматическую повесть, полную взлётов и падений, и всё же в ней присутствовали явные упущения и неточности. Не то чтобы Шэнь Цинцю был предубеждён против своего предшественника, но оригинальное произведение с таким жаром доказывало, насколько малосимпатичной личностью был глава пика Цинцзин, живописуя его гнусную и упрямую натуру, эгоистичность, бестактность, неуживчивость, высокомерие, равнодушие к другим и лицемерие, что непросто было поверить, будто подобный человек в юные годы мог вызвать столь искреннюю любовь людей, не связанных с ним кровными узами.
Но никто, кроме него, похоже, не уловил этого несоответствия.
Пусть Шэнь Цинцю изначально беспокоила эта часть сюжета, найти сколько-нибудь достоверные доказательства этой поросшей мхом истории было не так-то просто. Поскольку обвинение строилось исключительно на словах Цю Хайтан, достаточно было стоять на том, что он её в первый раз видит, – и в итоге она сама вынуждена будет признать, что обозналась, так что это обвинение останется не более чем едва различимым пятном на его репутации.
Тут уж ничего не поделаешь – Шэнь Цинцю в самом деле был кругом виноват перед Цю Хайтан, но то был оригинальный Шэнь Цинцю! Не брать же ему теперь на себя чужие прегрешения! Уж лучше он в будущем загладит вину своего предшественника перед Цю Хайтан каким-нибудь иным способом. Он ведь не убивал Лю Цингэ, не покушался на честь Нин Инъин, так как же могла его репутация в одночасье обрушиться, подобно многоэтажному дому, вызвав на него огонь всеобщей ненависти?
Однако нынешняя ситуация в корне отличалась от той, что он себе представлял.
А всё потому, что эти едва различимые брызги грязи сливались в одну здоровенную кляксу: во-первых, клевета сеятеля; затем – инсинуации старого главы Дворца; и как венец всему – обвинения Цю Хайтан, довершающие картину порочности и двуличности его натуры: подонок, позабавившийся с девушкой, лишь чтобы бросить её + предатель, стакнувшийся с демонами + ученик объявленного в розыск преступника – более полного злодейского бинго не сыщешь.
И подумать только, до чего удачное стечение обстоятельств: все обвинители каким-то чудом собрались в одном месте, подтверждая слова друг друга, – в результате это уже не кажется простым совпадением.
– Глава школы Юэ, – изрёк старый глава Дворца, – при разборе подобных дел нельзя допускать, чтобы личные привязанности повлияли на результаты расследования. В противном случае разлетятся слухи, что хребет Цанцюн покрывает отъявленного злодея, и как тогда вы сможете объясниться перед людьми?
– Что глава Дворца хочет этим сказать? – невозмутимо спросил Юэ Цинъюань.
– На мой взгляд, бессмертному мастеру Шэню стоит на время расположиться во дворце Хуаньхуа, а уж потом, когда истина будет установлена, мы вынесем окончательное решение. Как вы на это смотрите?
Всем было ясно как день подлинное значение этого «расположиться».
Под пышной резиденцией дворца Хуаньхуа находилась подземная Водная тюрьма. Её и без того недоступное расположение дополнялось заколдованным лабиринтом – причём его магическое поле было не чета тому, что защищало границы Дворца в лесу Байлу. Разумеется, эта темница строго охранялась, а оснащению пыточных камер позавидовал бы самый жестокий тиран. Заточения в Водной тюрьме удостаивались лишь наиболее гнусные злодеи из числа совершенствующихся, запятнавшие руки кровью невинных или преступившие иные непреложные законы.
