потаённо, глубинно, тепло, светлооко!
Богатырь мой вселенский. Он смог бы. Он смог бы
защитить нашу землю. И небо. И птицу!
***
Всем выгнутым телом прижаться к скале,
к её каменистому зеву, к шершавым
натруженным пальцам, сливаться во мгле
с гранитом её, с разнотравьем, с металлом.
Во мне Прометей словно канул на дно.
Я – людям огонь раздарила всеядный,
его поглощающее полотно,
где кроме него, ничего и не надо!
Земля предо мною! За мною! Со мной!
И в сердце земля! Как она обнимает.
Целует. Льняная моя, гвоздяная,
песчаная, глинистая и родная.
И я к ней прикована этой скалой –
которая вжалась в меня и вцепилась,
как будто в дитя с материнскою силой,
как будто в любимую женщину – милый,
была я – рисунком наскальным живым,
была Прометеевым жаром благим,
была Прометеевой печенью, сердцем,
которое рвали орлы-громовержцы,
да что мне все птицы – вороны, орлицы,
кукушки, сороки-воровки, синицы:
они, словно карлики в мантиях тесных
мечтают мой выклевать контур разверстый.
Я, как Прометей…Вот лежу я в больнице:
во мне перелом скреплен тонкою спицей.
Мне жарко. Натужно! Недужно! Кромешно!
О, хоть бы глоточек воды, горсть черешен,
щепотку китайского чая с жасмином,
ещё эсэмэску о друге любимом!
Лишь только усну – мне скала в море снится,
века мои, земли – исклёваны птицей
и что надломились в костях моих спицы.
Но я всех прощаю! Старух этих, бабок
о, как бы не мой Прометей во мне! Как бы
не эта история. И не больница
ужели смогла бы я так поделиться
всей кровью моей, всем огнём, всем причастьем,
бинтами в крови, кучей порванных тряпок,
смогла ль над морскою нависнуть я пастью
над этой акульей, дельфиньей и крабьей?
И столько огня раздарить: сотни, тонны
по максимуму: ничего или всё им!
***
Если хочешь делиться на мир и войну – не делись!
Это так больно, когда в твоём теле созревшие раны
жаркими букетом цветут – роза, кашка, ирис.
Бьют барабаны!
Гуленьки-гули! Давай отмотаем в другой
век! Даже в эру другую, где звёзды в ладонях:
спамит Гомер. Спамят греки. И грезит прибой.
Троя – на месте! И мир ещё ветрено-сонен!
Всем эмигрантам не выдали виз. И Парис
жадный до нег, до жены самого Менелая,
где-то в бесчисленных дебрях провис и завис,
«Зевс» – это общество в пользу защиты трамвая…
О, наши войны Троянские! Голод, разруха, пожар!
Пахнете жаждой наживы вы, кровью и потом!
Мы не убиты ещё! Но поранены. Сед, млад и стар.
Свой – свояка. Брат – на брата. И скачут галопом!
Где этот горний и где этот чистый был свет?
Где эту тьму вы черпали из нор да из схронов разверстых?
Мы разделились. Кричал я, вопил я вам вслед:
– Целостным будь, монолитным!
В душе – Ахилесным.
Кто в слепоту раздробился. А кто в глухоту.
Сколько история раз упреждала, учила.
Не научила! Какой мармелад там
во рту?
С порохом злато. И деньги с проёмом тротила.
Что там за рифма: дышу-напишу-отомщу?
Что за слова: захотел-угорел-выстрел в спину?
Что там, в котле подавали, какую лапшу?
Вместе с обглоданной коркой кидали в пучину!
Ты за кого, о, Елена Троянская? Или же ты
тоже распалась на тронутых и продающих?
О, не твоё ли последнее тело впаялось в мосты,
Чесму проедешь – ты шёлком заверчена тушей?
Нет, не твоё! Там кочевница, гордая мгла.
Нет, не твоё! И слова там иные, молитвы.
Ты – это поле! И ты это небо взяла,
словно бы мужа. А после – разбилось корыто!
Всё сокрушилось! Разъялось!
………………………
Особенно мне
жалко вот этого – в ноги паду я! – ребёнка!
Руки, как крылья тяну, что расшиты во льне!
