Сияние предметов и людей (сборник) - страница 21

Мне же, дурочке, ничего не нужно кроме чувств, но в этой кутерьме (ведь к тебе не подойти, не прорваться, а я никогда не умела работать локтями) я не могу хоть как-то проявить себя. Я что-то скажу о чувствах, на меня посмотрят недоуменно, это будет досадная пауза, а потом продолжат свою борьбу за место под солнцем. Боже мой, как же я несовременна…

И тут ты, супермен в спортивном костюме (вдруг появляется на тебе спортивный костюм) – атлет, мужественный человек, прекрасно ориентирующийся в современной жизни, расчетливый, умный и ловкий – протягиваешь мне руку, касаешься моего лица. «Что-что? – говоришь ты строго, ласково, нежно мне. – Что ты там напридумывала о своей учительнице? Как бы ни было страшно вокруг – я здесь, я с тобой».

Пианино мы, наверное, не сможем купить.

Андрей в последнее время выглядит очень озабоченным. Что-то не ладится у него с работой, денег становится все меньше. «Пианино мы пока покупать не будем», – сказал он четко, уверенно, даже резко. Он обычно ни в чем не отказывает ни мне, ни детям, и если уж ему приходится говорить в таком тоне, значит, перспективы действительно неважные. Мне всегда становится ужасно страшно, когда я думаю, что мы можем остаться без денег. Я сама не могу объяснить причину своего страха. Поймут ли меня другие, если я скажу, что с этим я боюсь потерять тебя, чувствую, как ты от меня удаляешься. В душе ощущение ужасного несчастья, и через горькую слезу я вижу пленительный образ человека, к которому не подойти, не приблизиться никогда.

Господи, моя душенька, спустись ко мне с неба, возникни передо мной! Мне кажется, мои чувства уже сильны, как вздувшиеся мышцы, осязаемы, как плоть; еще немного – и ты явишься мне, явишься, потому что я так этого хочу. Я жажду услышать твои слова, интонации твоего голоса, увидеть твою мимику, мне нужно, чтобы передо мной жемчужинами искрилась твоя улыбка.

Все знакомо: наша квартира, детская комната, оклеенная зеленоватыми обоями, скучный, хоть и новый, египетский, но все равно досадно напоминающий советские времена, ковер на полу, мы его постелили, чтобы было тепло детям. За окнами старушечья немощь поздней осени, она оглохла, в ушах вата серых облаков, не слышен даже шум машин, проезжающих по улице, в стеклах – мое растерянное отражение… И вдруг какая-то возня в передней, наш страшный Гектор кого-то приветливо встречает.

Входишь ты. Мир меняется.

Я не знаю, не могу объяснить четко, что это значит. Вот ты передо мной, я вызвала тебя своей тоской, своей неистовой любовью сюда, в эту комнату; ты такой же, как я, я могу болтать с тобой о всяких пустяках. Если бы ты знал, что все мои мечты по большей части это невиданная чушь болтовни о всяких бытовых мелочах с тобой. Неужели я так глупа, неинтересна, что даже в мечтах остаюсь при своей мелкой повседневности? Но дело в том, что в жизни-то для меня этой повседневности вообще нет. Моя мечта – это с кем-нибудь обрести ее, поговорить о ней, о ней заботиться, но суть этой мечты – чтобы делать это с тобой. И еще я почти наверняка знаю, что так же много женщин хотят поделиться не с кем-нибудь, а именно с тобой своими мыслями о детских колясках, ассортименте ближайшего магазина, недавней поездке в Турцию и тому подобной ерунде.

Но наша мечта все-таки совсем не эта реальность. Призрачная граница незаметно, легко, совершенно естественно может быть пройдена. Да и нет никакой границы – я и здесь, и там. Я – здесь, в своей комнате, с тобой, пришедшим ко мне в гости, и одновременно я сама у тебя в гостях, наслаждаюсь комфортом в покое уютных гостиных, вниманием обслуги и охраны, чудесными яствами, приготовленными твоим поваром по случаю моего появления. Я обсуждаю с тобой те же пустяки, говорю и говорю, например, о преимуществах породы мастифф (этой породы наш Гектор), но делаю это с таким видом, будто обсуждаю с тобой государственные дела, подсказываю тебе, что и как нужно сделать. Ах, как мне хочется быть при тебе хозяйкой… А ты меня внимательно слушаешь, время от времени согласно киваешь, смотришь немного исподлобья, изучая мои мысли и одобряя их. Ты улыбаешься одними глазами, в твоих светлых белках дружелюбием и покоем отражается мир. Сейчас я замолкну и буду долго целовать твою руку, потом словно забудусь от нежности; так малый ребенок, умиротворенный и сытый, засыпает на материнской груди; потом снова очнусь и, как тот же ребенок, стану вновь требовать внимания. Боже мой, как я мала, слаба, жалка! Я всего лишь маленькое существо, наивно представляющее себя центром мира.