– А вещь эта, часом, не блестящая? – вроде бы серьезно уточнил Шмага.
– Металлическая, серебристого цвета, – подтвердила Прилепина.
– Так это, наверное, сорока!
– Кто такой «Сорока»? – удивилась Ольга. – Что-то я не припомню такого погоняла?
Шмага расхохотался:
– Фу-у, Иоланта Николаевна! Ну что за жаргон? Сорока – это птичка такая. Она вечно хватает всё блестящее и тащит к себе в гнездо. Разве вам мама в детстве «Юный натуралист» не выписывала?
Не вынесший столь откровенного глумления «вспыльчивый горец» Джамалов молниеносно закипел и схватил Шмагу за лацкан хьюго-боссовского пиджака:
– Слушай, ты! С тобой по-хорошему говорят. А ты, похоже, только по-плохому привык?
– Руки убери! Я сказал, руки убери! – прорычал Шмага, недобро напрягшись.
– Иначе что? – с вызовом поинтересовался Ильдар.
– Ты, чурка, никак конфликта ищешь?
Мужчины, набычившись, в упор глядели друг на друга, обмениваясь враждебными взглядами. Не желающий уступать Джамалов продолжал сминать в своем кулаке твидовую ткань одеяния соперника. В следующий момент из-за колонн неслышно выпрыгнули двое бесцветных крепких парней. В мгновение ока они очутились за спиной Ильдара, и вспыхнувшая буквально на ровном месте конфликтная ситуация приняла совсем уже скверный оборот.
– Так, спокойно, мальчики! Брек! – вклинилась меж ними Ольга. – Ильдар, отпусти человека!
– Нет, ты кого чуркой назвал, а?! – не унимался оперативник.
– Ильдар! – настойчиво повторила Ольга. – Пойди, сядь, пожалуйста. Там твой кофе остывает. – Джамалов, наступая на горло собственной гордости, опустил руку и нехотя поплелся к столику. – Извините, Владимир. Просто мой коллега немного вспыльчив.
– Я это заметил, – с ленцой в голосе сказал Шмага. Сделав вид, что потерял интерес к конфликту, он кивнул своим, дабы те исчезли. – Ладно, вернемся к нашему разговору. Как я понимаю, пропавшая вещица серебристого цвета лично вам, Иоланта Николаевна, дорога как память?
– Вы правильно поняли, Володя. Этот брелок мне очень нужен.
– Ну хорошо. Только ради ваших красивых глаз, – помедлив, ответил тот. – Попробую что-то узнать. – Шмага, подорвавшись, нагнал уходящих парней, о чем-то пошептался и, получив в ответ утвердительный кивок, вернулся к Ольге. – Придется немного подождать. Минут пять, не больше.
– Не вопрос.
– Вот и славно. Ну, про мою жизнь вы спросили. А у вас как дела, разлюбезная Иоланта Николаевна?
– Да как вам сказать, Володя? Живу хуже, чем все, но лучше, чем некоторые.
– Так вы действительно ушли из «карманного»? Ладно, не хотите отвечать, не надо. Тогда, может быть, еще один анекдот? И тоже за жизнь? Короче… Идет мужик по лесу. Видит – в дереве дупло, здоровое такое. Подошел он к дереву, пихнул руку в дупло. Высовывает – нет руки! Он, естественно, охренел. Сунул другую руку, вытаскивает – тоже нет! Тогда он башку в дупло сует и кричит: «Эй! Вам там что, блядь, делать всем не хуй!» К слову, Иоланта Николаевна, искренне советую рассказать этот анекдот вашему джигиту. Дабы он норов свой, чуркестанский, в узде держал. И не сувался в каждое встреченное малознакомое дупло.
– Помнится, Володя, ранее вы не были замечены в шовинизме, – заметила Прилепина. – И команду единомышленников ранее подбирали, как это принято было говорить, по интернациональному признаку.
– Всё течет, всё меняется, – неопределенно объяснил Шмага. – Старею. Надеюсь, становлюсь мудрее.
