– Мой милый, похоже мне придется оставить тебя, – слезы катились по ее щекам. – Как мало было у нас времени. Я люблю тебя и буду любить всегда. Прости, что оставляю тебя одного.
Он заторопился суетливо заерзал за столом
– Нет, нет, подожди, я еще хотел тебе сказать, я хотел, я …. Он беспомощно замолчал… Он знал что бы он не сказал все равно этого будет недостаточно и это будет не то. Он молча смотрел на нее и не верил в то что сейчас произойдет. Она поцеловала его в обе щеки, по которым текли слезы, хотя лицо казалось бесстрастным, потом мягко в губы, откинулась на удобное кресло и умерла.
Он потом еще долго сидел не двигаясь, словно боялся потревожить ее вечный сон, а бегемоты и припозднившиеся пляжники продолжали с удивлением поглядывать на единственный стол с посетителями в кафе, откуда доносились громкие звуки медленного танго, и сидела вполне счастливая по виду парочка пожилых людей. Ведь слез издалека не разглядеть.
За год до этого
– Фимочка, а ты не думаешь, что это безрассудно? – две пожилые дамы сидели на крыше одной из московских кафешек, и одна из них осторожно, словно капризную больную, увещевала другую. – Прости, дорогая, но тебе уже слегка за двадцать. – Они рассмеялись, на двоих им было далеко больше ста, и с какого-то момента они стали говорить, что им «слегка за двадцать». – Я понимаю, ваша любовь длится уже всю жизнь. – Она осторожно глянула на подругу, но не увидев признаков расстройства, продолжала: – Но ведь после института вы виделись всего пару раз. Ты не боишься, что он совсем другой человек? Не тот, которым ты его представляешь? А ты так решительно порываешь со всем прошлым! Ты все продаешь!
– Не все, – Фима широко улыбалась. – Бизнес я отдаю тебе. Настенька, не переживай, ты же знаешь, что мне осталось не больше двух лет, а то и меньше. Что мне терять? И это счастье, что хотя бы сейчас мы будем с ним вместе. Ну ладно, я побежала: через два часа надо быть в аэропорту, – не хочу, чтобы он ждал.
Рейс прибыл точно по расписанию. Фима – стройная и живая, как в молодости, стремительно вошла в здание аэропорта и почти сразу увидела Федора. Он ощутил ее взгляд, бросил чемодан и побежал к ней. Остановился в метре от нее, смущенно сделал еще шаг и сказал почему-то шепотом:
– Здравствуй.
– Здравствуй, – звонко ответила она. – Пойдем, заберем чемодан. – И уткнулась ему в грудь. Слезы хлынули у обоих одновременно, и почти сразу Фима засмеялась:
– Федь, мы с тобой два старых придурка, плачем.
Он тоже рассмеялся.
– Ты же знаешь, я только с тобой могу плакать.
Они подобрали чемодан и шли к выходу.
– Произнеси еще раз, как называется наше место.
– Баллито. На берегу индийского океана в ЮАР. Представляешь, там в океане плавают бегемоты.
– Баллито, – пропела она.
«Спиии, Баллито, спи» неслось из громкоговорителя на пляже. Уже совсем стемнело, а Федор все не мог заставить себя пошевелиться. Ему казалось, что Фиме, его Фимочке, его маленькой девочке, это как-то повредит.
Неожиданно он почувствовал, что проваливается в какой-то не то сон, не то обморок. В середине грудь пронзила резкая боль, он только успел с удивлением подумать, что сердце-то оказывается вовсе не слева, и, счастливый, закрыл глаза.
***
– Я не могу больше смотреть на это, – сказала ее душа, поглубже спряталась в облако, на котором нежилась, оно при этом слегка потемнело под стать ее настроению. – И не буду.
