Андре-Луи потянул друга за рукав:
– Филипп!
Де Вильморен смахнул его руку и продолжал с еще большим фанатизмом:
– Неужели вы не замечаете, что собираются тучи, предвещающие бурю? Вы, вероятно, полагаете, будто Генеральные штаты, созываемые господином Неккером и обещанные на будущий год, станут заниматься только изобретением новых податей для спасения государства от банкротства? Если так, то вас ждет разочарование. Презираемое вами третье сословие докажет, что сила на его стороне; оно найдет способ покончить с язвой привилегий, разъедающей нашу несчастную страну.
Маркиз слегка шевельнулся на стуле и наконец заговорил.
– Сударь, – сказал он, – вы обладаете опасным даром красноречия. И источник его скорее в вас самих, чем в вашем предмете. В конце концов, что вы мне предлагаете? Разогреть блюда, приготовленные для обтрепанных энтузиастов из провинциальных клубов, чьи головы набиты обрывками из ваших Вольтеров, Жан-Жаков[20] и прочих грязных писак? Ни у одного из ваших философов не хватило ума понять, что мы представляем собой сословие, освященное древностью, что за нашими привилегиями – авторитет веков!
– Гуманность, сударь, – возразил Филипп, – древнее, чем институт дворянства. Права человека родились вместе с самим человеком.
Маркиз рассмеялся и пожал плечами.
– Иного ответа я и не ожидал. В нем звучит бредовая нота, которую тянут все философы.
Но тут заговорил господин де Шабрийанн.
– Вы слишком долго ходите вокруг да около, – с нетерпением упрекнул он кузена.
– Я уже у цели, – ответил ему маркиз. – Я хотел сперва все уточнить.
– Черт побери! Теперь у вас не должно оставаться сомнений.
– Вы правы. – Маркиз встал и повернулся к де Вильморену, который ничего не понял из короткого разговора двух кузенов. – Господин аббат, вы обладаете очень опасным даром красноречия, – повторил он. – Могу себе представить, как оно увлекает людей. Если бы вы родились дворянином, то не усвоили бы с такой легкостью ложные взгляды, которые проповедуете.
Де Вильморен недоуменно посмотрел на маркиза.
– Если бы я родился дворянином, говорите вы? – медленно и слегка запинаясь переспросил он. – Но я и родился дворянином. Мой род и моя кровь не уступают вашему роду и крови в древности и благородстве.
Маркиз слегка вскинул брови, по его губам скользнула едва заметная снисходительная улыбка, темные влажные глаза смотрели прямо в лицо Филиппу.
– Боюсь, что вас обманули.
– Обманули?
– Ваши взгляды свидетельствуют о том, что ваша матушка не отличалась скромностью.
Жестокие, оскорбительные слова растаяли в воздухе, и на устах, произнесших их невозмутимо, как пустую банальность, появилась спокойная усмешка.
Наступила мертвая тишина. Андре-Луи оцепенел от ужаса. Де Вильморен не отрываясь смотрел в глаза де Латур д’Азира, как бы ища объяснения. И вдруг он понял, как жестоко его оскорбили. Кровь бросилась ему в лицо, в мягких глазах вспыхнул огонь. Он задрожал, с уст его сорвался крик, и, подавшись вперед, он наотмашь ударил по ухмыляющейся физиономии маркиза.
В то же мгновение господин де Шабрийанн вскочил со стула и бросился между ними.
Слишком поздно Андре-Луи догадался о западне. Слова де Латур д’Азира были не более чем ходом, рассчитанным на то, чтобы вывести противника из себя и, вынудив его к ответному ходу, стать хозяином положения.
На белом как полотно лице маркиза медленно проступил след от пощечины де Вильморена, но он не произнес ни слова. Теперь пришел черед шевалье выступить в роли, отведенной ему в этом гнусном спектакле.
