– Ну слушайте. Семнадцатилетним парнем я по самые уши втюрился в девушку, с которой вместе учились в техникуме в Якутске. Не знаю, чем она меня околдовала. По словам друзей, она была далеко не красавица, но для меня!.. Короче, солнце всходило именно с нею. По утрам я просыпался с радостной мыслью, что днем увижу ее. Ночью засыпал с ее именем на устах. Но, чтобы открыться в сжигающих меня страстях – и помыслить о том не смел. Собрав все мужество, раза три-четыре приглашал ее в кино. В общем, как говорится, одни сладкие страдания… – замолчал и начал прикуривать сигарету. Не только затем нужна была ему передышка.
Признаться, несколько коробил тон, каким Черканов рассказывал свою историю. Лось объяснял его внутренней ожившей вдруг болью и, пожалуй, глубокой застенчивостью, какую проше всего скрыть, знал по опыту, самоиронией.
– На последнем курсе, – продолжил повествование Тит Турунтаевич усмехаясь, – на мою ненаглядную положил глаз парень со второго курса. Что за личность? Хотите верьте, хотите нет, – прищурил глаза то ли в шутку, то ли всерьез, – он не стоил моего мизинца. И на вид был не лучше меня, в учебе – просто дундук, общественную работу совершенно терпеть не мог. Только и умел – танцы. Моя же любимая втюрилась в прохвоста, как я в нее. Души в нем не чаяла, ходила за ним тенью. Покорно сносила издевательства, какие этот… позволял над нею при людях. Спросите: что же я-то смотрел? Да как ответить. Ревновал страшно. Удумал, дурень, что она сама разберется, что заговорит в ней женская гордость. А главное, тешил свое самолюбие: пусть, мол, помучается, – поймет, какой замечательный рыцарь, – то есть, извините, я, – преданно и бескорыстно любит ее. Ждет. И будет ждать всю свою жизнь.
– Да-а… – протянул Платон Остапович, намереваясь что-то сказать, пока Черканов ворошил прутиком в костре, но передумал. Тем более что рассказчик сам приступил к делу.
– В конце второй четверти моего счастливого соперника вытурили из техникума. Кажется, я говорил, что в науках он был дундук? Обрадовался ли я такому обороту? Можете меня презирать – да! Неужели и теперь моя ласточка не поймет, с кем хотела связать свою судьбу? В чем-чем, а в этом не сомневался. Успокоившись, стал готовиться к серьезному объяснению с моим ангелом. И… вдруг! Моя царица бросает учебу, выскакивает замуж за этого прохиндея, и они укатывают в неизвестном направлении… Какой зверь тут проснулся во мне, не знаю, – рвал и метал! Хотел даже, но… Коли остался в живых, – выход один: забыть. Я и пытался. Получалось наоборот: с течением времени все более обаятельным и прелестным являлся мне ее облик. Из-за этого проклятого чувства долго ходил в холостяках. Мне все мерещилось, что она, моя незабвенная любовь, когда-нибудь все равно вернется ко мне… И все-таки жизнь взяла свое, юношеская мечта стала блекнуть. И я женился. – Сказал, будто нырнул в омут.
Терпения Лосю не занимать, но тут хотелось поскорее узнать, как дальше развивались события.
– Перед тем как попасть сюда, работал я вторым секретарем райкома партии на Ленском побережье. Там и встретил свою девушку. Да какую там «свою», какую там «девушку» – поблекшую, неряшливую женщину. У нее уже было двое детей. Муженек превратился в форменного «бича». Ну и встреча! Что же, вы думаете, было потом?
Лось изобразил на лице недоумение, развел руки.
– Меня хватил солнечный удар. Я, балбес эдакий, опять закусил удила, забил копытом. «Вырву страдалицу из рук злодея!» – Бог мой, какое святое благородство, жажда самопожертвования и самоотречения закипели в этой груди! – Хлопнул себя по брезентовой куртке. – Готов был вызвать на поединок самого страшного дракона! С женой, решил окончательно и бесповоротно, развожусь. Но… спасло от великого жертвенного подвига, что красавица и глядеть на меня не желала. Поздороваюсь – еле-еле кивнет головой, хочу заговорить – не отвечает. Однажды в сельпо оказался в очереди за нею. Ей не хватило сколько-то копеек. Щедрой, дрожащей от радости рукой я положил их на прилавок. Продавщица уже сгребла мою мелочь, но моя прелестница, затребовав лепту обратно, с ехидной усмешечкой швырнула монеты на прилавок передо мной: «Это не мои деньги, а вот этого гражданина! Запишите, я завтра же занесу». Итак, я – «гражданин»! Так-то, Платон Остапович, милый вы мой! Может, хватит? Небось думаете, с чего это старую перечницу потянуло на исповедь?
