Больше жара.
А в горле замер привкус домашнего вина, ягодного и отдающего мягким светом в венах.
Она приходит даже во сне. Воет неистово, сверкает клыками и зовёт тебя нежно-нежно: «Попляши со мной! Попляши!»
Надо было лишь протянуть синеющие пальцы вперёд, к безумному вихрю снежинок, как чьё-то прикосновение к ладони заставило очнуться и уставиться в потолок.
…Домовой погладил ласково по запястью и растворился в углу комнаты. За окном не на шутку разыгралась зима, на залежах белоснежного снега, совсем рядышком с рамой, светились следы.
– Воды из колодца не набрать, – хозяйка уселась в кресло. – Завтра днём натаскаем вёдер.
И застыла, улетев в объятия Морфея. Со спицами и клубками разноцветных ниток у подола. Не мешал даже скрип ставен, грозный и говорящий о том, что пляска нечисти в самом разгаре и что в окрестностях околачивается оборотень.
Только не отведать ему ни крови, ни хозяйкиных напитков. Слишком хорошо стережёт заряженное ружьё. Впрочем, до него зверь не добежит – не пересечь ему, каким бы лютым ни был, обережного плетения у входных дверей. Рухнет замертво и растает поутру.
А ночь – ночь переживётся. С деревенским уютом и запахом засушенных трав.
1.
– Я боялся зимы – и вот она здесь, у моего порога, голодная, неистовая и жаждущая чужого трепета и поклонения. Была ли хоть одна ночь, проведённая среди завывающей метели, спокойной? Было ли хоть одно утро, когда я просыпался и не слышал её скрежета по увитым узорами стёклам? Но даже сейчас мне не хватает смелости взглянуть в эти опустевшие глаза, способные заморозить само солнце. Приди леденящая в Цветочный город, опоясанный светящейся зеленью и дышащий цветами, названия которых тебе ничего не скажут, – и он бы рассыпался снежинками в морозных ладонях.
Марта плотнее куталась в багрово-чёрный платок и старалась изо всех сил не слушать, как снаружи тянет свою песнь ушедшая на охоту лисица, как рычат и грызутся волки, оставляя за собой кровавые пятна и спутанные следы.
Добрый пальцами хватался за охапки дивных трав – одно из редких напоминаний о родине и принюхивался.
Мало. Слишком мало. Даже тонкий аромат родного не мог приглушить грызущий за плечи холод, и дело вовсе не в разогретой печи.
– Кёльберг тоже там.
Сколько ни смотри в окно – не разглядишь горных огней, за которыми пряталось вечное лето со сверчками, клумбами размером с деревья и лёгкой-лёгкой музыкой. Другой конец света, считай.
А они находились среди дымящихся растений, вычерченных рун, камней, залежей книг с оборванными страницами и отдельных листов, чернил, перьев. Жались к кружкам чая и думали. Каждый – о своём.
– Сказал бы мне кто, эльф, что я приду в гости к вашему брату, – ироничный смешок и косой взгляд на пожелтевший потёртый рисунок, где счастливо улыбалась Тэми.
– «Пред ликом костяной и холодной все сущности в одно слиты», – отрывок, откуда – Добрый и сам не помнил. – Будь ты хоть эльфом, хоть перевёртышем, хоть чародейкой – одной лишь дикой нечисти не сидится в лихие месяцы.
И то верно.
Надо отправляться домой, пока не зажглись звёзды и не запели ветра, протяжно, как любят.
Марта поблагодарила эльфа за гостеприимство и взяла едва высохший плащ, чтобы раствориться среди голых деревьев.
Снежное сияние для Доброго – почти отчаяние. Печь разгоралась сильнее, и изба постепенно убаюкивалась, погружаясь в дрёму. Конечно, однажды гремящая костьми отступит и растечётся с весенне-весёлым журчанием.
