Сказания древа КОРЪ - страница 70

Сразу после позднего ужина, сославшись на трудную дорогу, Даша ушла отдыхать.

Брат и сестра внимательно посмотрели в глаза друг другу.

– Сдаётся мне, Серёжа, ты что-то не договариваешь.

Брат ответил не сразу:

– Да, сестрица… У нас с Дарьей заболевший… В карете. Не спрашивай лишнего. По велению высокой особы я везу, избегая посторонних глаз, старца… Далеко, за Камень. Из экипажа он не выходит, лица людям не кажет, обет дал, так что не обессудь. Вчера у отца Фёдора поднялся жар, придётся на какое-то время перевести его в дом. Так что накажи, чтобы никто из дворовых не входил. Дарья тебе будет за горничную. Она из простых, купеческого звания. На все руки мастерица. И за больным будет ходить. Ночная ваза у нас есть? Отлично. Принеси льда из погреба, приготовь комнату, опусти шторы. Никому ни слова. Тем более, в письмах. Не моя тайна.

К полуночи всё было исполнено. Сергей Борисович, поддерживая старца, который был в плаще и ночном колпаке, провёл его через комнаты, освещённые ночниками, в покой с окном на пруд, освобождённый Антониной. В коридоре, под дверью, поставил для Даши диванчик, куда она перешла, разбуженная мужем. Антонина удалилась в спальню покойной Маши, но не удержалась, выглянула на шарканье ног ведомого. Разглядеть больного не смогла, отметила лишь в уме рост отца Фёдора – Сергей на голову был ниже. Из-под короткого плаща виднелись белые штаны и подол длинной, ниже колен, рубахи.

Что за чертовщина! Столько проблем кольцом обступила царского поверенного, а заснуть ему не даёт мысль о Дашином дорожном открытии – о колдовском дополнении, «С-кор-ых», к преследующему его с 1814 года «кор-сиканцу». И брат Андрей «Кор-нин», подтвердила Антонина слова, сказанные императором ротмитстру в лесу под Царским Селом. Интересно, а как с другими братьями»? Игнатий, со слов сестры, в прятки играет, о Петруше никаких вестей.

Несколько раз повторил Сергей мысленно фамилию тестя. Наверное, прасол до сих пор ручки потирает, радуется, что ловко окрутил барина. Не догадывается старый хитрец о совпадении их намерений. Да, с его, ротмистра, стороны мысль о Даше, как о жене, возникла неожиданно. Он эту мысль не вынашивал, его, художника-мужчину, волновала женская натура и её изображение на холсте. Только не всё ли равно, с чего начинается чувство, главное, во что оно выливается. Он не разу не пожалел о даре случая. Дар – Дарья! Даша ласкова, само спокойствие, домовита. Любые трудности способна переносить. Грамоту знает. Жаль, мало читала; в доме отца одни духовные книги водились. Ничего, приобщу к светской литературе.

Вспомнился тот чёрный день, 3 мая, когда в доме по соседству скончалась неизвестно зачем заехавшая в заокскую глушь императрица. Святой отец принял её кончину как личную трагедию. Рыдал, стонал, хотел куда-то скакать. Когда Сергей Борисов не знал, за что хвататься, прасол времени другого не нашёл для объяснений. Перехватил в суматохе ротмистра в мастерской. В руке старого Скорых плоский, прямоугольный предмет, замотанный в женину шаль. Развернул, держит у груди, будто образ, глаза странные, в них одновременно решительность и растерянность: «Извольте объяснить, господин художник, что сие?» – «Сие должно быть писанный мною поясной портрет вашей дочери Дарьи Фроловны. Догадываюсь, ибо ваша борода, почтеннейший Фрол Спиридоныч, закрывает лицо портрета». – «Так значит вы надругались! В моём доме? Я к вам как к родному, а вы – шуры-муры, тайком? Я до самого царя дойду!» – «Погодите, любезнейший, объясните, в чём дело.». – «А, вы не понимаете! Где вы такое узрели? – перси девичьи! Обнажали? Признайтесь, обнажали?». Бедный художник едва сдерживался, чтобы не рассмеяться: «Совсем не обязательно, ваше… ваше превосходительство. Достаточно иметь воображение». – «Воображение! А если от вашего воображения ребёнок получится? А? Что тогда?!» – «Послушайте, что вы хотите, господин Скорых?» – «Нет, деньгами вы не отделаетесь! Я достаточно богат. Что я хочу?… Мы хотим, чтобы вы женились. Вот моё последнее слово. Или мы оба – к высшему судье».