– Вы знаете, приехали. Нас просили зайти в зал. Металлургический огромный завод. Подводили итоги соцсоревнования… И. И сразу в зал. За стол. Сидят все. Сижу и я. Налил. Чёкнулись. Выпили. Я пол стопочки. Слышу, кто – то стоит за спиной. Оглянулся. Парень – великан, косая сажень.
– Ты чого, цэ не пьешь?! Хворый, чи шо?!
– А як хворый, то якого чорта ихав сюды. Прыпэрся, зараза. Сыдыть. Лупае глазамы, як сучка в паслёни…
– Ой, ох моя голова. И так три дня.
– Ой, и принесла же его нелёгкая.
– Товарищи. Приехали!
– Киев. Кассы. Билет на Севастополь.
Домой. Скорее домой.
Отшумели, отплясались новогодние вечера и карнавалы. Прошли зимние каникулы. Дворец пионеров пуст. Всё пусто. Содраны все декорации.
В глухом дворе валяется ёлка.
Лежит. Ветер шелестит хвоей.
Стонут от вьюги веточки.
Так хорошо было в лесу… хорошо. Потом её срубили. Остался лес, остались подружки – ёлочки, зайчата, белочки. Малыши – ёлки разрастутся, им теперь много места, света и воздуха.
Когда её рубили, она радовалась. Смеялась. Счастье. Она самая красивая, её, самую стройную выбрали. Потом её привезли во Дворец. Одели. Нарядили, и сам Дед Мороз, зажёг огни – фонарики, на глазах у всей восторженной, счастливой ребятни. И все радовались. Плясали. Пели…
Потом все ушли.
Все.
Одна.
Одна…
Совсем одна…
Пробегают мимо маленькие человечки. Некоторые останавливаются. Как – то странно, не помальчишески умолкают. Трогают осторожно веточки. И, прижав покрепче портфели – убегают.
… Она видела, как сверкали глаза ребятишек. Как они светились тогда…
Дети ещё долго будут помнить её.
*
Подошла девочка.
Сияют радостью её глаза.
Она гладила, колючие веточки ёлки, своей пушистой красной варежкой.
Они ещё долго будут жить этим…
Может быть всю жизнь.
Неужели это и есть счастье?
Почти молодые, видимо муж и жена. Одеты ультра. Одеты вызывающе дорого и безвкусно. Музей, имени Пушкина. Москва. В зале голландского искусства, выставка. Живопись. Восемнадцатый век. Зрителей много.
Эти, почти ряженые, стоят. Щурятся. Отходят. Делают кулачками бинокли, сжимая трубочкой ладони. Смотрят как в театре сквозь свои почти театральные бинокли.
Смотрят многозначительно…
М мм – дааа…
Между собой творческое обсуждение…Он ей.
– Айвазовский?!
– Нет.
– Шишкин?
– Нет.
Подходит ближе. Наклоняется. Нюхает. Читает этикетку…
– Какие – то непонятные, не русские фамилии.
– Смотри. Потрескался…
– Пойдём лучше в ГУМ…
Там вкусные пирожки с капустой.
Мой урок начинается ровно в восемь, а первачки в восемь пятьдесят. Их приводят мамы, папы. Оставляют в огромном зале, а сами быстро-быстро – мультипликационно, убегают на работу.
Первачки сначала пускают по полу портфели. Те юзом едут – сунутся в другой конец зала. Потом таскают друг друга за руки, за ноги, – и пол блестит от их штанишек. Потом борьба, и так целый час.
Урок скульптуры, в нашем филиале. Возня в коридоре. Тишина. Потом кто-то завыл. Мои оживились, повеселели. Выхожу. Стоит в другом конце зала первачёк – Сазонов. Орёт, задрав голову, сунув палец в рот. И как это у него только получается?
– Говорю, что это ты, голубчик так кричишь?
Кричит самозабвенно и отчаянно.
– Что кричишь, говорю?
Открыл глаза. По щекам текут ручьи.
– Что плачешь?
Он сунул палец в рот. Показал недостающий зуб. Повозил там пальцем и, сквозь рыдания сказал, что выбили. И…снова закричал с чувством, с чувством и упоением…
– Аааа…
