Сказка и быль. Фрагменты памяти. Том I - страница 25
Особенно этот период запомнился мне посещениями эвакогоспиталя, в котором медицинской сестрой работала наша мама. Мы с братом старались не шуметь, когда она изнурённая ночными дежурствами, приходила с работы. Бывая с нею в госпитале, мы наблюдали этот титанический труд медиков во время войны. Рано утром она наскоро проверяла у меня, как я сделал уроки, и бежала на работу. И так ежедневно, без выходных, с перерывом только для короткого сна. Работая в выходные дни, мама часто брала нас с братом в госпиталь. Этих дней мы ждали с нетерпением. Раненные бойцы и командиры Красной Армии окружали нас теплом и заботой. Мы таяли от их ласк и не причудливых подарков в виде кусочка сахара или пайки хлеба, которыми они нас одаривали от всего сердца. Они видели в нас своих маленьких детей, внуков, братьев, оставленных дома, о которых думали, по которым скучали, и все предназначенные им чувства дарили нам, и мы отвечали им тем же. Ведь нас тоже переполняло нерастраченное чувства любви к отцу, которого мы в своём воображении представляли героем, верили, что он жив и воюет, и ждали встречи с ним после войны. Это было время проявления первых признаков осознанного восприятия нами происходящего. Из разговоров раненных и окружающих нас взрослых людей, из их воспоминаний о пережитом, из обсуждений ими прослушанных сводок Совинформбюро мы ощущали тревогу окружающих нас людей. Мы чувствовали беду, страдания, которые несла война народу, мы вместе со всеми радовались победам Красной Армии на фронтах войны, гордились подвигами её бойцов. Наше восприятие мира было таким же, как и окружающих нас, взрослых людей.
Однажды мама пришла домой в возбуждённом состоянии и сообщила нам, что в госпиталь поступил раненый, который до войны служил с отцом. Они вместе уходили на фронт, и ранили его в бою, в котором они были вместе. Мама сообщила нам о его желании увидеться с нами, и мы с нетерпением ждали этой встречи.
Мы пришли в госпиталь всей семьёй. Мама нас встретила и провела в палату, где находилось много раненых. Она подвела нас к койке, на которой лежал раненый боец, его небритое лицо было землисто-серого оттенка, смотрел он отрешённо, будто ни чего не видел вокруг. Туловище его было необычайно коротким, и мы не сразу сообразили, что у него нет ног. Правда, когда мы подошли, его лицо, оживилось, он криво улыбнулся нам и часто заморгал ресницами, пытаясь спрятать навернувшуюся скупую слезу. У нас у всех невольно глаза наполнились слезами. Это была очень тяжёлая встреча, память о которой я храню до сих пор. Мы поздоровались, он нас поочерёдно обнял, пытаясь неловко прижать к груди. Говорил он тихо, с надрывом, часто останавливаясь, что бы передохнуть. Мы, не дыша, слушали его неспешный рассказ о ратной жизни на фронте. Закончив, он замолчал и прикрыл глаза. На нас этот рассказ подействовал угнетающе. Мы все сидели и не знали, как прервать эту затянувшуюся тишину. Её прервали раненые, окружившие нас и слушавшие это повествование вместе с нами. Они стали бурно обсуждать услышанное и с жалостью и состраданием глядели на нас. Мы их присутствия до этого как-то не замечали.
«Э-эх безотцовщина, – тихо, с надрывом произнёс дядька, глядя на нас, и горестно вздохнул. Мы всей семьёй сидели около него и слушали, как этот с усеянным глубокими морщинами землисто-серым лицом человек рассказывал нам о последнем бое, возможно о последнем дне жизни моего отца. Он напоминал большую белую куклу, укутанную с головы до ног, вернее до того места, где должны были быть ноги. Вместо ног тело заканчивалось, каким-то обрубом, завёрнутым в чёрное суконное одеяло, тщательно заправленное под матрац госпитальной койки. В конце рассказа мать, сидящая рядом на краю кровати, сдавлено по бабьи всхлипнула и замерла в беззвучном рыдании. Только редкое, едва заметное вздрагивание низко опущенных плеч, и как-то по-старушечьи сгорбившаяся спина, подтверждали, что это живой человек, а не что-то неодушевлённое. Мы сидели с братом присмиревшие, сложив ручонки на колени, с детским недоумением смотрели то на дядьку, вид которого вызывал у меня чувство глубокого сострадания, то на сникшую сгорбленную фигуру матери»… [8.]