Майор оценил дислокацию: небольшой подвальный зал, метров семь в ширину и десять-двенадцать в длину, перегорожен посередине прозрачной стеной. По эту сторону большая часть пространства заставлено столами, тумбочками, шкафами, стульями, на которых стояли компьютеры, принтеры, громоздкие лабораторные агрегаты, мини бара-камеры, многочисленные датчики и кучи, кучи бумаг. Сотни белых листов, испещренных машинописью, покрывали столы, стулья и даже отдельные участи пола, подобно первому снегу. Во всём этом хаосе, словно рыбы в воде, обитали учёные и лаборанты. Они разговаривали, смеялись, спорили, кричали, стучали по клавиатурам, делали пометки на листках, что-то смешивали в пробирках, что-то разглядывали в микроскопах… В общем, шёл обычный рабочий день научного учреждения, способный свести с ума любого дисциплинированного военного.
Во второй, дальней, половине зала стояла единственная вещь: бледно-голубой саркофаг, с прозрачной крышкой. К нему из углов комнаты тянулись серые нити кабелей, в остальном эта половина была девственно чиста. А в саркофаге лежало что-то, лишь отдалённо напоминающее человека: худое до измождения тело, космы чёрных волос, борода и усы, закрывавшие почти всё лицо.
– Вы что, заменили мальчика бродягой или дохлую обезьяну не успели до конца побрить? – недовольно спросил Михалыч. Он явно был разочарован увиденным.
Станислав Борисович смутился.
– Да мы как-то не задумывались о его внешности, разве это важно?
– Сразу видно – учёные, обо всех по себе судите. Как вы вообще с ним сотрудничали? Он что, ни разу не попросил зеркала?
– Всё дело в том – когда мы обнаружили, что парень выходит из комы, мы поместили его в саркофаг и стали, время от времени, закачивать туда усыпляющий газ, чтобы он не очнулся. Питание подавали внутривенно.
– Зачем?!
– Ну… он мог быть потенциально опасен, так-то оно спокойнее… – нерешительно ответил Бондаренко, поправляя очки.
– И в итоге вы целый год тратили государственные средства, даже не узнав, на что он способен?! – Березин был готов прибить трусливого учёного. Хаос вокруг них замер, прислушиваясь к разговору. Кажется, даже аппаратура стала попискивать тише.
– А мы не пытались получить идеального солдата! Его организм представляет больший интерес для медицины, чем для военщины! – выпалил Бондаренко, и замер сам, испугавшись собственной смелости.
– А это не вам решать! – рявкнул майор. Ноздри его хищно раздувались, он стал похож на бешеного быка. Пару секунд он постоял, старясь взять себя в руки. Наконец он продолжал, уже практически спокойным голосом: – Хорошо. Показывайте, что вы открыли в разделе «Медицина».
Станислав Борисович почему-то не обрадовался этой просьбе.
– Видите ли, как я начал говорить раньше, – начал он, нервно сплетя руки, – мы столкнулись с кое-какими трудностями. А именно – невозможность анализа крови молодого человека. Всё дело в том, что взятая кровь через пару минут начинает менять цвет на чёрный и растворяется в воздухе. Немного дольше она сохраняется, если её связать с другими материалами: деревом, сталью, резиной. При этом она изменяет не только цвет, но и свойства материала. Преобразовывая его во что-то новое. Самый интересный эффект она даёт на живых объектах. Подопытные мыши изменялись, превращаясь в своё подобие, но чёрного цвета, причём их кожа стала напоминать резину, которую трудно было проколоть иглой, они становились гораздо сильнее, могли пробить стенки клетки.
