Ну, если был посаженный по нраву,
То пусть его порадует росток!
А тот лежал безжизненный и вялый,
Не поднимаясь даже от воды.
Давиду стало нестерпимо жалко,
Цветущей прежде, молодой «травы».
И потому вновь струны зазвучали
О том, каким он дивным прежде был.
Под музыку поднялся крепкий стебель.
Раскрылись лепестки – цветок ожил,
Потом к стене из брёвен потянулся
И стал, как вьюн опутывать весь дом.
Он с быстротой мгновенной разрастался,
И множились цветы на стеблях в нём.
Когда осталась крыша лишь свободной,
Вход в дом и ровным ставшее окно,
Растенье, замерев, преобразилось,
Светясь будто хрустальное стекло.
Особый запах вдруг распространился,
Что мог свалить дурманом своим с ног.
Дом от земли немного приподнялся,
Помог ему в том именно цветок.
Давид играл теперь уже с акцентом
На цвет, что излучает волшебство.
И вдруг из-под земли полезли змеи…
Из основанья дома самого.
Они шипели, место покидая.
Наверно, им неплохо там жилось,
На счастье, те его не покусали,
Хотя казали видом свою злость.
Дорожкой чёрной скрылись восвояси.
Старик, увидев чудо, онемел.
Об эдаком наличии ползучих в их доме
Он помыслить ведь не смел!
Кто их наслал, когда? – Было загадкой.
Дом встал на место и легко вздохнул.
Звук изданный был многими услышан.
Кто ж стены опоясал – вмиг уснул.
Цветы сомкнули лепестки в бутоны,
Их аромат унёсся с ветром вдаль.
Давид со стариком вошли в избушку,
Где образ девы порождал печаль.
Всё было уж готово к продолженью
Того, что вместе начали вчера.
Вода, как и положено, кипела,
Углём светились бывшие дрова.
Стемнело. Ни на миг не задержавшись,
Влетел в дом с веретенцем соловей.
Старик закрыл плотнее ставни окон,
Замки проверил тут же у дверей.
Вокруг горели, как вчера лучины.
Приятный запах веточек сосны
Витал в дому. Все ждали продолженья,
И больше те, кто были влюблены.
Соловушка ударил крепким клювом
В сокрытый с глаз, невидимый замок.
Сундук, как и положено, раскрылся
И выпустил наружу, что берёг.
Оттуда полетели словно туча,
Успевшие пробиться мотыльки.
Они стремились к свету и кружились,
И были грациозны и легки.
Хотелось любоваться этим вечно,
Но нужно было дело продолжать.
Давид прижал к себе покрепче скрипку,
И стал процессом дивным управлять.
Летающие в парочки разбились,
Яички отложили на сосне,
И вот уже полезли гусенички,
Жующие «иголочки» в избе.
Давид играл быстрее и быстрее.
А те толстели прямо на глазах,
Достигнув ожидаемых размеров
Так скоро, как возможно в чудесах.
Отъевшись, они сильно изменились,
Упрятав нитью в коконы себя,
Как будто завернулись в одеяло,
Чтоб их не беспокоили три дня.
Представилась работа и для птицы.
Она бросала «спящих» в кипяток.
«Обертка» в шёлк тончайший превращалась,
Готовясь закрутиться в завиток.
В то время музыкант призвал в дом холод,
Чтоб воду побыстрее остудить.
И вот уж кипяток бурлящий прежде,
Не мог собою руку обварить.
Вода остыла. Коконы достали,
На доски уложили, чтобы свить
В тончайшую, как кем-то замышлялось,
Приятную, чуть видимую нить.
Опять Давид провёл смычком по скрипке.
Теперь он видел лишь веретено.
Оно поднялось, с «шариком» сцепилось…
И дело, как сказали бы, пошло.
Буквально с каждым новым поворотом,
Наружность девы делалась ясней.
Дочь, видя всех, приятно улыбалась,
И восхищала внешностью своей.
В то время как волшебная работа
Закончилась – легло веретено.
В избе все с облегчением вздохнули.
Вдруг кто-то постучал рукой в окно.
Потом ломиться в дверь стал, угрожая
Преграду, коль не вскроют разломать.
