Сказки белой совы - страница 2

– Исполать тебе, государыня, – голос у Памфилия был глухой. И кланялся он по старинному порядку, высчитав по своему разумению обоюдные ранги.

– И тебе здравствовать, Памфилий. Интерес у меня к тебе.

Памфилий отшатнулся:

– Я же не нарушил ничего! Я в тени только не пошёл!..

– Да, полно, – успокоила его сова, – кто я такая, судья, что ли? Интерес теоретический. Как удалось из пустого жилья уйти? Оторваться от очага как?

Памфилий облегчённо выдохнул, поправил пояс. Даже волосы пригладились, кажется:

– Пошли чай пить…

Домовой жил в каморке в магазинном складе. Каморка ранее была к розетке подключена и именовалась промышленным холодильником "Атлант". Сейчас там не было ни проводов, ни полок, ни холода. И запиралась каморка-холодильник изнутри.

Внутри стояло лукошко с постелью, стол и пара консервных банок Бондюэль в качестве стульев. Одна – фасоль, вторая – кукуруза. Приглядевшись, сова и в столе признала тару, не то пивную, не то ящик другой какой.

Памфилий куда-то сбегал, принёс чайник с дымящимся кипятком, бросил туда щепоть заварки.

– Индийский, – доложил он, – с мятой.

Пора было приступать к рассказу. Сначала Памфилий попытался углубиться в своё замечательно-правильное прошлое житьё, но был совой безжалостно прерван.

Итак. Последние хозяева обзавелись квартирой в какой-то из столиц. Вещи собрали, и то не все. И уехали. Домового же с собой не позвали. Да они в Памфилия и не верили вовсе. В их реальности домовым места не оставалось никакого.

Уехали.

И стало тихо.

Поначалу Памфилий суетился, порядок поддерживал, пыль мёл, мышей гонял и строил. Кошку привадить пытался. Но кошка молока хотела, а молока у Памфилия не было. И, обозвав его на прощание гнусным лжецом и соблазнителем, кошка ушла.

Мыши ушли ещё раньше, с приходом кошки.

Памфилий остался в одиночестве. Зато в стенах завелись древоточцы. С ними уже Памфилий ничего не мог сделать, силы убывали и таяли. Да и сам он таял, пугаясь просвечивающего сквозь руки солнца.

Покорился бы судьбе Памфилий, растаял бы тихим туманом на утренней зорьке, рассыпался бы в труху вместе с домишком… Домовые ведь не боятся смерти, они уходят тихо и в никуда, не в состоянии сопротивляться одиночеству.

Но случились две вещи. Ветром занесло за покосившийся забор кусок газеты с объявлениями и рекламой, где было написано, что вновь открывшемуся магазину в ближнем городе сторож требуется.

А другим ветром занесло под крышу на дождливую ночь двух забулдыг, промышлявших цветным металлоломом.

Забулдыги пахли кисло, совсем не молоком, одеты были в потёртые ватники и невообразимого состояния резиновые сапоги. Но один из них оказался непрост, он – видел.

И толкнув своего напарника в бок, сообщил:

– Домового спасать надо. Жалко мне его, вон брёвна уже сквозь него просвечивают.

– Домовой?! Ты рехнулся что ли, – буркнул второй. Но встретил взгляд, ставший внезапно тяжелее того самого металлолома, и больше не возразил ни слова и не усомнился ни в чём.

Вместе с утра они нарезали веток с осины, первый связал из веток веник, связал оторванными от остатков занавески полосками. Положил веник на пол и проговорил что-то вроде:

– Батюшка домовой, освобождаю тебя от повинности извека. Поехали со мной на осине серебристой.

– Ко мне поехали? – уточнила сова.

– Нет, со мной, в том-то и дело. Он меня от места отвязал, волю дал. А осина всю печаль вытянула и конституцию вернула. Непрозрачность то есть. Ясно, что повезло мне. На пару месяцев позже пришёл бы Яков – не было бы Памфилия вовсе.