Но дойду ли я до мясного отдела сегодня? Следующим объектом моего внимания становятся игрушки, хаотичными рядами вываленные прямо на ковре, расстеленном на земле. Торговец вырезает из бруска кукол, ссыпая стружку на скрещенные ноги. Приходится сесть на корточки, чтобы разглядеть весь хлам поближе.
Продавец не обращает на меня никакого внимания, и я упоенно зарываюсь в обилие фигурок, мягких собачек, палочек, мячиков и прочей лабуды. Натыкаюсь на деревянную шкатулку, крышка которой свободно болтается и норовит оторваться. Внутри нее колода потрепанных карт с пестрой рубашкой в ромбик.
– Что это? – сдаюсь я, не в силах понять, в чем особенность этой шкатулки.
– Карты Смерти, – отзывается торговец.
– Их можно трогать? – уточняю во избежание инцидентна.
– Да.
Переворачиваю первую карту, надорванную в верхнем углу, затем вторую, заинтересовавшись странным обозначением. На первой – меч, но второй – курица. Ни масти, ни достоинств. Просто картинки.
– И как в них играть? – задумываюсь я.
Торговец ухмыляется.
– Лучше никак. Но если очень хочется, то все просто. Сыграем?
– Откажусь, – охватывает нехорошее предчувствие, потому затыкаю свое любопытство.
– Да шучу я, – откладывает свое рукоделие. – Мозги у меня уже не те, чтобы в смерть играть. Но могу рассказать, коль интересно.
Конечно же, мне интересно.
Сказание четвертое: «Счастье не за горами»
И старый, и молодой, и мужчина, и женщина ходили порой за холм, чтобы вытянуть счастливую карту для своей постылой жизни. Все, кто уходил за холм, не возвращались более в деревню. Все считали, что ушедшим повезло, ведь нет ничего хуже, чем жить в их деревне.
Что же было за холмом? Счастье. А еще, маленький домик, в котором жила не то женщина, не то мужчина, не то старуха, не то подросток. Никто не знал наверняка, ведь те, кто встречался с неизвестным из дома за холмом, более не возвращались в деревню, чтобы рассказать.
Для Гана наступил переломный момент. Ему исполнилось шестнадцать, но уже света в своей жизни он не видел. Больная мать, пьяница отец, двое младших засели на хрупких плечах юноши. И тогда он решил, во что бы то ни стало изменить свою жизнь, урвать счастье и принести его в свой дом, чтобы мать выздоровела, отец одумался, малые перестали быть беспокойными.
Решил Ган, что отправится за холм, а после обязательно вернется, ведь семью он свою любил, и счастьем для него было бы, чтобы семья была счастлива.
И вот, в полдень нового дня, после работ по хозяйству, Ган собрался в путь. Дорога близкая, тени не успеют сдвинуться, как Ган доберется до своей цели. Провожаемый недобрыми напутствиями от болезной матери и горячими проклятьями с хмельной руки отца, без узелка за плечами юноша засобирался из деревни.
– Бросаешь меня, – стенала мать.
– Нет, мама, я вернусь, – заверял Ган. – Ради тебя же и иду, и ради тебя же и вернусь.
– Обманщик, – не унималась старуха. – Вырастила на свою голову себялюбца. Все только для себя хочешь, а обо мне не думаешь.
– Поганец! – сокрушался отец, не очень твердо стоя на ногах и фокусируя зрение куда-то за спину сына, должно быть, предполагая, что смотрит как раз на него. – Ишь чего удумал! Сбежать захотел? Мы тебя кормили, поили, одевали, а ты вот как решил отплатить?
– Да для вас же стараюсь! – не сдавался Ган.
– Ублюдок! Да лучше бы мамка твоя пузо надорвала, когда тебя носила! Для себя счастья посмел возжелать! А нам что? Нам какая отплата за то, что растили тебя?
