На одной из чёрно-белых фотографий – пахнущих фиксажем, с отломанным уголком – меня, месячного младенца, держит на руках широколицая женщина с короткими волнистыми волосами. Она кажется слишком пожилой, чтобы приходиться мне матерью, и, судя уже по другим фото в этом альбоме, слишком не похожей на меня и для того, чтобы быть бабушкой.
Это – тётя Тома, подруга, или, как она всегда скромно себя называла, приятельница моей мамы. С матерью они познакомились в пионерском лагере, где моя родительница была фельдшером, а Тамара Николаевна – медсестрой. В какой-то момент я узнала, что в их компании была и третья подруга – некая Марина, которая умерла, попав под машину. О её смерти горевали и тётя Тома, и моя мама. Эта Марина смотрела на меня с другой фотографии, где все три приятельницы, обряженные в спортивные штаны и «дачного» вида кофты, сидели на пикнике, счастливо улыбаясь.
Тётя Тома была рядом с тех самых пор, как я появилась на свет. Мама родила меня поздно, почти в сорок, а её приятельница была старше на целых семь лет, и её сын Родион был уже взрослым парнем. Муж тёти Томы, бывший детдомовец, потерявший в Великую Отечественную войну обоих родителей, умер от инфаркта совсем молодым. Другого брака и других детей у тёти Томы не случилось, единственный сын был пока не женат, и всю нерастраченную любовь, все горячим ключом бившиеся в ней материнские, родственные чувства она обратила на меня и на мою маму.
Она приходила раз в две или три недели, раз в месяц – в крайнем случае. Телефон у нас появился только в девяносто шестом году, а до этого её приход каждый раз был для меня приятным сюрпризом. Впрочем, мне кажется, что я шестым чувством угадывала – должна она была прийти в эти выходные или нет.
Тётя Тома всегда приносила с собой какую-нибудь снедь: оладьи из гречки, печенюшки на рассоле, а летом и ранней осенью – фрукты «с базы». Совсем маленькой я думала, что база – это какое-то чудесное место, где можно купить много вкусного совсем задёшево, и мечтала там побывать.
Приезжая к нам, тётя Тома обедала, всегда восхищаясь стряпнёй моей мамы, и неизменно спрашивала:
– Ну, Любочка, чем тебе помочь?
Мама немного сопротивлялась, но отказать тёте Томе было невозможно, и приходилось назначать работу. Тётя Тома то ходила в аптеку, то вытирала в шкафах пыль, но чаще всего садилась вязать крючком или чинить ветхое постельное бельё, закрывая каждую дырку белым кружевным цветком.
Пока мама колдовала на кухне, мы с тётей Томой разговаривали. Я охотно рассказывала ей о школе, о книжках, которые читаю, а она делилась со мной познаниями из всякой мистико-оздоровительной литературы, которой с конца восьмидесятых в нашей стране было пруд пруди.
В начале девяностых тётя Тома, как и моя мама, смотрела передачи Алана Чумака. Телевизионный целитель говорил, что на расстоянии заряжает воду, фотографии, «крэмы», и доверчивый народ приносил всё это прямо к экранам телевизоров, ожидая, что с голубого экрана польётся «положительная энергия». Тётя Тома долго пыталась лечиться «заряженной» водой, но потом разочаровалась в этой методике и решила обратиться, как сказали бы сейчас почитатели «Гарри Поттера», к травологии. Хвалила она и журнал «ЗОЖ», читала мне из него вслух письма и даже несколько раз делала вместе со мной гимнастику по описанным там упражнениям.
