Я поднимаю голову, но не вижу голос перед собой.
– Он тоже живёт в этих кошмарах?
– Рад, что ты это поняла.
– Но он пьёт таблетки…
– Думаешь, они ему помогают? Они помогают не кричать и не открывать глаза каждую ночь, а не отречься от меня.
Я вспоминаю папин вид: его чёрные синяки, измученное тело… тело, которое каждую ночь проходит через ад, через который прохожу я, но намного дольше – на один верный десяток лет.
Огромная рука выныривает из-под пола и хватает меня, сжимает и переламывает кости. Мой крик давится, а сломанные кости врезаются в плоть.
– Верно, с твоим отцом мы давно знакомы, и он уже давно знал, что его детей ждёт ровно такая же участь, как его самого. Так что если и хочешь кого-то винить, то вини его за то, что дал тебе жизнь и отдал тебе своё проклятье.
Я открываю глаза в своей комнате, на своём ковре, в котором и крошки от печенья и мои длинные волосы. Рёбра стонут и ноют вместе со мной. Я их ощупываю, ищу повреждение, но они целы, верещат мне фантомной болью из сна, которую мы принесли вместе.
Скидываю с себя семейные полотенца и одеваюсь. Встречаю маму, которая мне улыбается, Стёпа вываливается недовольно из комнаты, но мне ничего не говорит, недовольно пережав губы, и я встаю около комнаты родителей. Жду, когда выйдет папа. Я слышу, как он тяжело дышит за дверью, как зверь, пойманный в капкан. Уже изодрал себе клыками лапу до кости, но достать так и не вышло. Он ходит по комнате, переваливаясь огромными валунами, а потом выпадает из двери. Встаёт передо мной и почти невидящими глазами смотрит.
– Пап… – умоляю я.
– Привет, Диан. – Как же я давно не слышала его голоса и теперь я знала, что этот голос сорван многочисленными криками, которые не до кого было донести.
– Пап, давай зайдём. – Я беру его за руку и завожу обратно в комнату, закрываю дверь, чтобы нас не услышали, чтобы он точно мне рассказал. – Папа, я слышу его. Голос, который… который слышишь ты! – Я обхватываю его пальцы и прижимаю их к себе, а он только думает – крутит в голове слова, а мне приходит в голову, что я попалась в ловушку этого самого голоса: не приходит он к папе, он хочет, чтобы я показала себя ещё и сумасшедшей перед своей семьёй, чтобы они потеряли меня, как человека, как Диану…
Я отпускаю папину руку и смотрю пристыжённо в сторону.
– Понятно. Он дошёл до тебя, – без эмоций шепчет папа, а я наполняюсь надеждой.
– Да! Я слышу его! Он… он зовёт меня и во сне. Во сне делает со мной страшные вещи!
– Я знаю. – Папа кладёт свою широкую сухую ладонь мне на плечо, а я позволяю себе крошечную улыбку. Вместе мы найдём выход! Мы спасёмся! Мы победим, если нас будет двое! – Это нормально.
И папа до основания ломает зародившуюся во мне надежду.
– Что… нормально?
– Что он приходит и делает страшные вещи.
– П-почему? – Я задыхаюсь от негодования и от непонимания.
Я думала, мы заодно…
– Мы все несём один грех, мы должны за него ответить.
– Какой ещё грех!? – кричу я, не сдерживая себя. – Ты издеваешься? А если он убьёт нас?
– Во сне умереть нельзя. Пусть он отыгрывается, а мы будем жить свои жизни.
– Как… как жить? – Я смотрю на папу, которого поглощали собственные синяки, которые не имел друзей, который, если не на работу, то из дома не выходил – и это жить?
– Как жили раньше. Ты будешь ходить в школу, я – на работу. Потом… потом ты хотела в медицинский?.. Вот, в медицинский…
Да как я учиться буду, если я никогда не буду спать? Если в каждом углу мне будут мерещиться тени с глазами? И за что? За что мы платим?
