Взгляды Заплетина и толстяка, наконец-то, пересеклись, и тут Заплетина осенило: “Ну, конечно же, Перетятько!” Тот не сразу, но тоже узнал, оба привстали, но передумали тут же сойтись для рукопожатия, а только друг на друга осклабились, кивнули, руками помахали. И мелкими сигналами прибавили: мол, ничего, впереди весь вечер, ещё успеем потолковать.
Знакомство их было непродолжительным. В начале иммиграции, в отчаянном запале как можно скорее разбогатеть, они, проникшись друг к другу доверием, пытались создать совместный бизнес. Один музыкант, другой фотограф – казалось, какой совместный бизнес возможен с такими неперспективными и несовместимыми профессиями, да ещё без начального капитала? В результате они решили так: не ограничивать сферу деятельности, а заниматься буквально всем, что будет оборачиваться деньгами. В список возможных занятий вошли: любые посильные ремонты, фотографирование детей, уход за больными и стариками, изготовление киносценариев, транспортировка подъёмных грузов, игра на рояле на вечеринках, перепродажа барахла, приобретённого за бесценок на распродажах из гаражей, и много подобного разнообразия. Соответственно и бизнес свой назвали “Сейчас, Всё, Везде”.
Из всей деятельности компании Заплетин запомнил только вот это: на кухне сидел толстый мужик, скучно отказывался от пива и любых алкогольных напитков, вёдрами гнал безалкогольное, и в особенности чаи. А не трахнуть ли нам… по стаканчику чая? – спрашивал он, непременно подмигивая. Или: Ну что, брат, по Чайковскому? – имея в виду не только чай, но и то, что Заплетин был музыкантом. Потом опускал свой огромный зад на всё, что выдерживало его вес, и часами, ни на миг не останавливаясь, повествовал о своей жизни, рожал и пережёвывал дурацкие идеи. Вскоре партнёр такой утомил, Заплетин стал его избегать, и бизнес увял, не распустившись.
Молчать Перетятько не научили, а взрослого, видно, учить было некому. Был бы женат он – жёны умеют заткнуть говорливого супруга, но наш Перетятько за всю свою жизнь только раз, на короткий срок умудрился тронуть женское сердце; иначе, почти всю свою жизнь, исключая несколько месяцев, он проболтался в холостяках. Таким, не умеющим нравиться женщинам, иногда помогают советы друзей, но у него по неясным причинам не было истинных друзей (впрочем, по тем же неясным причинам мало кто похвастается наличием верных, надёжных, бескорыстных, преданных, искренних друзей). И габариты здесь не причём: толстяков часто любят значительно больше, чем поджарых, себе на уме молодцов. Видимо, не было в нём чего-то, – в его характере или душе, – за что захотелось бы зацепиться. И вот, в отношениях с людьми он не продвинулся дальше того, чтоб его считали просто приятелем; кроме того, таким приятелем, над которым посмеивались за глаза, и нередко даже в глаза не стеснялись. Перетятько подмечал такие фамильярности, обижался на них, умолкал, замыкался, но обиду вслух никогда не высказывал. Сходиться с мужчинами также мешало то, что он с какого-то времени стал отказываться от спиртного. Известно, у русских мужиков дружбу цементирует алкоголь, а у нашего Перетятько алкоголь провоцировал мигрени. Так вот, не наученный молчанию, он безмолвствовал лишь в одиночестве. Утопив в жирном теле стул Заплетина, он часами переливал из чайника в кружку, из кружки в брюхо безалкогольный любимый напиток и в перерывах между идеями пережёвывал прошлую свою жизнь.
