Взмахнула руками, обернулась елью пушистой, только ель та на месте не стояла, а кружиться в папоротниках начала, что-то приговаривая. Аким под это кружение задремал будто, а когда проснулся, никого рядом не было, только среди папоротников стояли рядышком кленок молоденький и хрупкая осинка. Обнял стволики Аким, услыхал вроде: «Не горюй, дедушка! Не горюй!», постоял и хорошими ногами домой пошёл, и силу почуял, как лет двадцать сбросил.
А в селе переполох! Пропал Антон, нигде и следа нет, и Устинки не видать. Ходил Фёдор в лес, искал сына, да не признался Аким, отговорился, мол, сбежали молодые, чтоб вместе быть. В селе пошумели, посудачили, да и подзабыли со временем.
У трактирщика вот беда, Меланья дуреть начала. Ведьма про должок не забывала, каждую ночь в жабьем виде в дом пробиралась и душу из девки потихоньку вытягивала. И стала Меланья ни то, ни сё. Вроде и живёт, а без души-то оболочка одна, ничего не хочет, ничего не соображает. Ребятишки дразнятся:
Тётка Меланья, голова баранья,
С печки упала, голову сломала!
А она идёт, башкой трясёт, глаза пустые таращит, и вправду, что овца. Вот как с ведьмами вязаться! Другим, может, и навредишь, да и себя не убережёшь.
Много ли, мало ли времени прошло, как вдруг явился к Фёдору Аким и в лес за собою позвал. Удивился лавочник, но пошёл следом в чащобу лесную. Вот и избушка Акимова показалась, из трубы дымок вьётся. Совсем близко старики к дому подошли, видит Фёдор: на крылечке ребятишки сидят, в чурочки играют. Мальчонка черноголовый, чернобровый, синеглазый, девчушка с медными косичками и зелёными, крыжовниковыми, глазёнками. Ноги подкосились у Федора, сел он на ступенечку, детишек обнял:
– Да как же это? Внучатки мои, птенчики!
– Внучата! – подтвердил Аким и рассказал всё, как было. – Не могут Антоша с Устенькой к нам вернуться, а детушек мне доверили. Да силы уж не те, и в лесу не стоит им вечно быть. Возьми теперь себе, вырасти, выучи, а ко мне в гости наведывайтесь.
Обнял Фёдор старика-лесовика:
– Спасибо тебе, друг! Да только что же нам расставаться? Давай вместе жить, детей растить.
– Нет уж, я в лесу останусь. Тяжко мне в селе, а здесь всё своё, родное. Да и недолго уж землю топтать. Тут и похороните.
Проводил Аким Фёдора в папоротники, показал Антона-клёна и Устинку-осинку. Те пошумели отцу листочками приветливо, поплакал он, обняв тела-стволы, да и порадовался, что живы они, что вместе. Аким наказал рта не раскрывать, что души детей в деревах живут, только детишек приводить, чтоб помнили всегда родителей. Распрощались они на опушке, повёл Фёдор обретённых внуков к себе домой. Слово сдержал, никому не сказывал, что детей нашёл, что внуков обрёл. Сказал только про детишек, мол, дальние родственники-сиротки. Так вот и жили они, поживали, а время шло, шло, шло…
Акима нет давно, и Фёдора нет, нет и лесной избушки, и тёмной лавки. Но стоят в папоротниках, обнявшись, кудрявый клён и трепещущая осина. И в селе нет-нет, да появятся синеглазые чернявые парни и рыжеволосые зеленоглазые девчата. Живут в них души влюблённых, и живёт на земле любовь…
