– Я женат, но в ту пору планировал развестись с женой и создать новую семью с Риточкой. Потом случилось страшное. Настало время катарсиса в нашей терапии, и когда Рита находилась в состоянии сильного эмоционального напряжения, она встретила, абсолютно случайно, своего старого знакомого. Из партийных функционеров местного масштаба. Этот человек в свое время сделал много плохого. Она встретила его, он напомнил ей прошлое. То время, когда ее унижали и подавляли. Она впала в депрессию, одно наложилось на другое. Риточка не выдержала и…
– Повесилась.
Мне это слово нелегко далось, но Кострову оно далось еще тяжелее. Он весь съежился, сгорбился, вжался в диван и закрыл лицо руками. Мне стало жаль его.
– Евгений Семенович, все хорошо. – Мне хотелось взять его за руку, но я не решалась.
– Нет, все нехорошо, – ответил он. – Варя, я сегодня уже не смогу с тобой поговорить…
«Полечить» – поняла я.
– Но завтра я приеду. Есть еще кое-что в твоей истории болезни, что надо обсудить. Все же я думаю, что прав в отношении твоих мотивов. Это все вина.
Он встал.
– До завтра, Варенька.
– До завтра, Евгений Семенович. Простите, что вызвала столь неприятные воспоминания.
Он ушел. Я спокойно, очень спокойно оделась в черный кожаный костюм, накрасила лицо, превратившись в загорелую шатенку со злыми татарскими глазами, достала парик – черное каре. Сегодня день мести.
В «Арт-салоне» сегодня было людно. Народ крутился в основном в зале художника Багрова. Я отметила это с огромным удовольствием. Но прошла мимо – в кабинет директора салона Михаила Ижевского.
Ему повезло, он оказался один в кабинете, когда я ворвалась туда, не потрудившись выслушать секретаршу и с треском захлопнув за собой дверь. Увидев элегантного тюленя, я буквально зарычала, бросилась вперед, запрыгнула на длинный стол для заседаний, прошла по нему в полный рост, наблюдая за переменами в лице своей жертвы, и опустилась на колени перед ним на письменном столе.
– Скотина, ты хоть знаешь, что убил мою мать?
Не дожидаясь ответа, схватила его за жидкий чуб и с размаху приложила лбом об столешницу:
– Тварь, сейчас ты сдохнешь!
И, не отпуская его волосы, наклонилась к нему и повторила, шипя как гюрза:
– Сейчас ты сдохнешь!
– Варя, мне больно! – Он не очень вырывался, хотя руки его были свободны, и я ожидала более активного сопротивления. – Варя, детка, не надо, отпусти. Я не знаю, о чем ты говоришь!
– О моей маме, Рите Садковой! Ты видел ее накануне смерти и наговорил гадостей. Она пошла домой и…
– Варенька, Варюша! Я не видел твою маму много лет и, даже если встречал, не говорил с ней! Пойми, мы были не в тех отношениях, чтобы разговаривать! Ну отпусти, больно же!
– Значит, – я отпустила его волосы, – значит, ты подтолкнул ее к самоубийству одним своим видом!
– Нет. – Он вздохнул с облегчением и пересчитал свои жидкие волосенки и, убедившись, что все они на месте, сосредоточился на сумасшедшей посетительнице. – Нет, не подтолкнул. Я был за границей, в Бельгии, на выставке современного поп-арта. Я хорошо помню, что, когда приехал домой, Костров был в трауре.
– Не ты? – я еще не верила ему. – А кто?
Вообще-то вопрос был только риторический, но Ижевский понял его буквально.
– Кто? Да хоть кто! А почему я?
– Костров сказал, что мама встретила кого-то из партийных функционеров!
– Так не я один такой! – обрадовался Ижевский. – И слезь со стола, кто-то вдруг зайдет!
