Дядя послал девчонку на кухню и прикрыл дверь в комнату, но она успела подслушать, как он негромко выговаривал бабушке.
– Ты что не видишь, что кругом творится. Погубите себя и меня. Зачем при ней молишься. – Бабушка оправдывающимся голосом что-то произнесла на непонятном для девочки языке. Она уже входила в комнату и слышала, что дядя на том же языке ей отвечает. Вот тогда-то впервые она заявила: «говорите по-русски. Я хочу знать, что вы говорите».
Тебе рано знать, ты еще маленькая. Запомни, евреи такие же люди как все, – сказал дядя. – Я, мама, бабушка честные люди. Любим свою Родину. Каждый ребенок должен любить Родину и жить для нее, уметь…
Произносил он простые слова, но как-то уже больно торжественно. Словно выступал перед большим количеством народа с трибуны, девчонке даже показалось, что дядя читает передовую статью газеты. Он еще говорил, но она его не слушала, стала думать о том, как завтра незаметно утянуть у бабушки злополучную веревку и доказать Зойке, что сможет проскакать не только «холодные», но и «горячие» прыжки. Пока Неля сидела на диване и представляла кражу веревки из бака, неожиданно пришла из театра раньше времени мама. Еще с порога она каким-то трагическим голосом выдавила из себя.
– Погиб…. – имени девочка не расслышала. Но они вдруг так быстро заговорили, будто стрекотали сороки, на своем языке. И опять стала кричать, произнося одни и те же слова: «говорите по-русски», но они будто не слышали ее, продолжая говорить на непонятном для нее языке. Вдруг ясно услышала одно слово – Михоэлс.
Прошла неделя, а может – быть и больше с тех пор, когда Зойка «открыла» ей глаза. Занятия в школе закончились, началось лето. Зойку с того раза она не видела. Неля почти на месяц уехала за город к знакомой мамы. Когда вернулась в Москву, сразу же побежала к Зойке, но дома ее не застала. На следующий день Неля услышала стук в окно, отодвинув короткую занавеску, увидела выгоревшую на солнце белесую голову подруги. Та молча, манила девочку рукой и, когда Неля выскочила из дома, Зойка произнесла.
– А ты ведь еврейка. Вот уж никогда не думала, – первое, что проговорила она. Вероятно, в течение месяца, узнанная новость о Неле не давала ей покоя. – Мама сказала, мы можем дружить. Вы хорошие евреи, а то б твоего дядьку выгнали с работы. Есть евреи, а есть жиды, так вот вы евреи. Будем и дальше с тобой водиться.
От Зойкиных слов девчонка почувствовала некую гордость за себя, за своих родных. Она словно прошла труднейший экзамен на доверие боготворимой подруги и ее родителей. И опять озарилась светом парада, на котором однажды побывала вместе с дядей.
– А зачем к вам ходит эта еврейка. Она ж грязная жидовка, – Зойка удивленно посмотрела на Нелю. Надо сказать, что с недавних пор «эта еврейка» просто повадилась ходить к ним в гости. Бывала она в этом доме и раньше, вернее всего раза – два год назад, а теперь же, как припоминала девочка, чуть ли не ежедневно «заваливалась» к ним в дом.
Ревека Яковлевна – так звали женщину – стала бабушкиной «подружкой». Была она много младше бабушки и даже казалось, что она почти ровесница с ее мамой. Правда, как недавно подслушала девочка, к большому огорчению бабушкиной приятельницы ее «такая юная девочка, ведь только исполнилось 18 лет – беременна. Поэтому в скором времени выходит замуж»
Ревеку Яковлевну Нелька сразу невзлюбила. Она злила ее своими замечаниями: то девочка грубо ответила бабушке, то детям не положено встревать в разговоры взрослых. В общем, все время старалась поучать ее. Выглядела Ревека Яковлевна, в отличие от чистюли бабушки, неряшливо и «непромыто». Всегда оторванный подол засаленного зеленого сарафана вызывал брезгливость у Нели. И не раз она слышала, как бабушка предлагала ей свою помощь. Мол, она сама ей намертво пристрочит оторванную подпушку. Но «подружка» бабушки отказывалась. Ревека Яковлевна неизменно обещала, что «уж сегодня вечером, придя домой, непременно подошьет».
