Тихон соорудил из сухостоин жаркую нодью[29], из снежных кирпичей – защитную стенку и лег рядом с Мироном на лапник. В тепле сон сморил обоих. Благо нодья горит долго и жарко. Когда Тихон проснулся, его спутник был уже мертв…
К скиту Тихон подходил в поздних сумерках. В густом кедраче было темно, но над небольшими лоскутами пашен, укрытых осевшим крупнозернистым снегом, еще держался бледно-серый свет. У тропы, в незамерзающем роднике, как всегда, услужливо качался берестяной ковш. Пахнуло терпким дымом родных очагов. Меж стволов проступили знакомые очертания скитских построек, над которыми, предвещая мороз, поднимался прямыми столбами дым.
Тихон прошел вдоль зубчатого частокола к воротам. Отодвинул потаенный засов. Собаки признали его и голос не возвысили. Из молельного дома неслось красивое: «Аллилуйя! Аллилуйя! Слава тебе, Боже!» Взволнованный путник отворил дверь, но до того враз обессилел, что еле вволок ноги вовнутрь и в изнеможении повалился на пол.
Скитники тут же усадили исхудавшего, обтрепанного собрата на пристенную лавку.
– Остальные-то где?
– Бог прибрал, – едва прошептал Тихон и, словно стыдясь того, что вернулся живым, виновато опустил голову. Не поднимая глаз, он рассказал о постигших бедах.
– Господи, да за что же наказание нам такое?!
Все истово закрестились, ожидая, что скажет наставник.
– Сие недобрый знак. Не стоит нам боле в острог ходить, – заключил Маркел.
– И то правда, в остроге том одна нечисть, – поддержал Никодим.
Но нашлись среди братии несогласные.
– Крот и тот на свет Божий выбирается, а мы все от мира хоронимся. Опостылела такая жизнь. Строгости пора бы ослабить. Жизнь-то другая стала. Вон русло реки меняется, а вода от того хуже не становится. Главное – суть веры сохранить, – неожиданно выпалил младший брат Филимона – Лука.
Глава общины, всегда спокойный и чинный, вспыхнул от негодования. Он устремил на охальника взор, от которого тому вмиг стало жарко.
– Поразмысли, человече, что из твоих крамольных речей проистекает?! От истинного православия отойти возжелал? С нечистью спознаться вздумал? Забыл – один грех не прощает Создатель: отступничество от веры отцов благочестивых. Нет тому помилования ни в какие времена…
Перепуганный Лука покаянно пал ниц.
– Прости, отец родной, бес попутал, прости Христа ради!
– В яму нечестивца! Для вразумления! Пусть остудится, грех свой замолит. В нашем скиту ереси сроду не бывало!
Праведник хотел еще что-то сказать, однако от сильного волнения запнулся, а овладев собой, воскликнул:
– Прости, Господи, раба неразумного. Не ведает, что говорит!
Братия одобрительно загудела, закивала:
– Житие у нас, конечно, строгое, но иначе не можно. Одному послабу дай, другому – дак соблазнам уступим, про веру, про Бога забудем, а там и к диаволу пряма дорога.
– И то верно, всякому богоугодному делу предыдет искус. Со смирением надобно принимать то, что уготовано Господом во испытание наших душ.
Притихший народ разошелся по избам, а наставник меж тем долго еще отбивал земные поклоны:
– Много в нас, человеках, гордыни и своенравия. Помоги, Господи, единую крепость держать! Дай сил нам искусам противостоять, веру в чистоте сохранить. Убереги рабов неразумных от греховных мыслей. Аминь.
Из глубокой земляной ямы весь день неслись причитания объятого ужасом Луки:
– Простите, братья! Нечистый попутал. Христом-Богом молю: простите! Пожалейте, околею ведь на холоде!
