На следующее утро на кухне хозяин говорил убедительно:
– Альбина Лексевна! Я живой человек и вижу: вам требуется человеческая и материальная помощь, и я готов вам ее оказывать. Это при условии, что вы станете моей сожительницей. А в дальнейшем можно даже зарегистрировать брак!
Перетрусившая Альбина в тот же день удрала, несмотря на то, что у нее было уплачено вперед, и ночевала у задушевной подруги Аннушки. Аннушка сама едва помещалась в двенадцатиметровой комнате с дочерью, зятем и двумя внучатами.
Она постелила себе и Альбине в коридорчике на полу и ночью, под то и дело переступающими через них ногами сонных жильцов, идущих в туалет, на ухо рассказывала, что в тесноте дочь с зятем вынуждены «спать» – или заниматься сексом, как говорят в мексиканских сериалах – друг с дружкой урывками, когда включается и урчит холодильник в углу, чтобы не слышали Аннушка и взрослеющие дети. Недавно дочь вызывала мастера. Тот оказался понятливым: поковырялся, и теперь холодильник работает еще громче и дольше. Им как раз хватает.
Альбина стыдливо натягивала на лохматую голову одеяло. Аннушка удивлялась: «Чего ты, глупая? Это дело житейское…»
* * *
Потом Альбина еще долго моталась по квартирам.
Подозревая ее в воровстве, хозяева нарочно при ней запирали шифоньеры, проверяли «на честность», подкидывая к порогу ее комнаты полтинник и елейными голосками спрашивали, не ее ли денежка. Достоинствами в их глазах были: тихая ли, не воровка, не водит ли, упаси бог, мужчин, не оставляет ли в ванной после мытья налета на стенках и волосяных комков в сливном отверстии, чисто ли смывает за собой унитаз…
Как-то, возвращаясь с работы, Альбина обратила внимание, что мусорные мульды во дворе огорожены добротно выложенными из кирпича стенками. Альбина подошла, потрогала стенки и подумала, что если бы ей разрешил участковый милиционер, то она накрыла бы это сооружение крышей, мало-мальски утеплила и с радостью перетащила сюда и дорожку, и шкапчик-посудницу, и сервиз на 24 персоны, и стала бы жить-поживать – сама себе хозяйка.
Задушевная подруга Аннушка кричала ей:
– Разуй глаза! В учреждении обзавелись жильем дети тех, кто пришел после тебя. Иди в профком, ставь у ног тазик – и реви!
Альбина, при мысли, что надо требовать, втягивала голову в плечи.
* * *
И прошло еще много лет.
…Был конец рабочего дня.
В приемной мэра было уже пусто, только на одном из поставленных у стены стульев сидела, понурившись, Альбина в потертой шляпке с перышком. Она сидела, прислушиваясь, как в коридоре гремит ведром уборщица. И заметно было по ее толстому обрюзгшему лицу, что она боится, что войдет уборщица и будет мыть полы, тыча шваброй ей в ноги и брызгая грязной водой на чулки.
Наконец, очередной посетитель вышел, и ее вызвали. За длинным полированным столом сидела мэрша. Она строго взглянула поверх больших модных очков и пригласила сесть.
Альбина сразу плюхнулась в кресло и опустила желтые голые, как у курицы, веки. Отвислые губы у нее шевелились и шлепались одна о другую. Она неубедительно канючила, что вот она уже на пенсии, а все мыкается по квартирам, как беспризорная кошка. И она просила содействия в получении квартиры.
Ее речь становилась все глуше и безнадежнее, и все больше должна была вызывать раздражение. Женщина-мэр морщилась и вертела в пальцах хрустальную пепельницу…
Это оказался счастливейший день для Альбины!
