Хотя, по правде сказать, поддержать Пашку рвались многие девицы с нашего факультета. Героическим борцом с системой и диссидентом он не был. А слыл бретером, наповал сразившим несколько курсов журфиксных дам. Между прочим, в паспорте он значился Поликарпом. «Папаня в честь деда назвал – тот священником был! Но как пацану жить с таким именем?» – возмущался Павлов. И когда во дворе, не подобрав для него подходящего прозвища, остановились на «Пашке», был только «за».
«Можно называть просто «Пашей». Так друзья прозвали – у меня фамилия Павлов. И когда парашюты в небе раскрываются, тоже будто окликают – «П-паш!» Тут он резко взмахивал руками перед носом собеседницы, салютуя расцветшим парашютным куполом. Грудь колесом, улыбка разбойничья, а глаза ласковые – и все, очередной жертве каюк!
Отслуживший в ВДВ, высокий крепкий Паша сочинял на лекциях брутальные чернушные сказки. А на прогулках зачитывал километры стихов Вознесенского, Окуджавы, Цветаевой. И на вечеринках громче всех смеялся – над своими и чужими анекдотами. Большое красное яблоко, подаренное им на день рождения моей подружке Ленке Сосновской, та, кажется, запомнила на всю жизнь.
Возможно ли было устоять? Я и не устояла. Но уже на свадьбе, в лаконичном белом платьице, бродила одиноко между разудалыми гостями, понимая – это не мой праздник! А ведь мама, как водится, пыталась отговорить от скоропостижного брака. И интеллигентно смущаясь, вопрошала: «Ну, на что вы будете жить? И на какие деньги собираетесь отпраздновать свадьбу? У него, кажется, и приличного костюма нет?» Костюма и денег, точно, не было. Но уже случилась Глашка. А против Глашки, разве, попрешь?
Фонарики в фонтане
– Вась, а ты про Дему, почему спросил?
– Мано-о-он, – протянул он. – А что это за история была про то, как ты с ним в грузинской командировке распрощалась?
– Не в грузинской, а в армянской. А ты откуда об этом знаешь?
О случившемся я рассказала, то есть не рассказала даже, а так, обмолвилась, только Ленке. В ту ночь мы с ней шастали по летнему Кишиневу из ресторана в ресторан и в одном из них даже сплясали, «шалашиком» составив свои сумочки на полу. И я только начала радостно отрываться – от мозаичного пола с сумками – как Ленка потянула к выходу. Мол, на нас уже стали оглядываться, а мы без мужчин – неудобно. На соседней терраске коротал одиночество осоловевший официант. Да кто-то из знакомых проходя мимо, окликнул нас из темноты. Но мы строго прокричали в теплую звездную ночь, что заняты деловым разговором. Вот тогда, глядя на отражение пестрых фонариков в воде выключенного фонтана, я заметила на Ленкины расспросы о Деме, в последнее время пропадавшем в разъездах, что, собственно, уже распрощалась с ним в своей армянской командировке.
– Там столько всего произошло! Я еще Мошечкину сережку потеряла. Ту, серебряную с лунным камнем, помнишь?
Здесь, я знала, Ленка, как сорока, падкая на все яркое, встрепенется. Однако сама воздержалась от продолжения, молча прихлебывая далее холодное шампанское.
Разочарованно выждав, она поведала собственную грустную историю. И как всегда, рассказывая, увлеклась, так что в итоге вышла с большой буквы История о любви, пусть даже и недооцененной в должной мере ее объектом.
«Он занимается джазом. Необычайно талантлив! И я специально сшила платье, такое, пронзительно-раскованное, посвященное нашей встрече. Хотя этого он, кажется, не понял. Мы ходили на концерт, а потом долго гуляли. И говорили. У нас столько общего! Но у него роковой роман. Из-за этой женщины он ушел из семьи. А теперь не может с ней расстаться. Но и вместе жить оказалось невозможно. Представляешь?» – живописала Ленка. Как хороший репортер, она умела увидеть удивительное в обыденном, а в унылом вислоусом саксофонисте разглядеть романтического героя.
