Ещё они любили часто устраивать концерты для взрослых, ставили во дворе импровизированную сцену – и вперёд! Между прочим, изображали они не всякую чепуху, а вот, как помнится, она была одним из маленьких лебедей, то есть высокая классика занимала их умы, при этом они были обыкновенные, рядовые дети самых что ни на есть рядовых родителей (в основном, там жили те, кто работал на этом самом лесном комбинате). А теперь всё это звучит по телевизору, когда показывают каких-нибудь одаренных детей на конкурсе «Щелкунчик». А вот для них это было обыденностью – классическая музыка. Уровень культуры в городе был необыкновенно высоким потому, что в те годы туда сослали огромное количество интеллигентов – русских, евреев, но больше всего немцев – из Москвы и Ленинграда. Так что ей повезло. В начале была Музыка, и слава Богу, она сопровождала её всю её жизнь, и помогла ей выстоять в самые критические моменты – например, в визгливой и шумной Америке. Там она, чтобы не слышать этого противного шума, затыкала уши маленьким плейером, в котором было очень много разной музыки, но почему-то больше всего она слушала, гуляя по улицам с колясочкой (в которой спал, разумеется, очередной маленький дядя Сэм или очередная Кондолиза), Бетховена – может быть, потому, что его музыка – это сплошное сопротивление тому, что жизнь хочет нас уничтожить, пускай даже не всегда физически, чаще всего морально… Да и вообще – ну ладно, тебе плохо, у тебя нет денег, ты не моешься каждый день, ты вынуждена тяжко трудиться, выламывая доски – от неимоверных усилий начинает колоть сердце и болеть всё тело, ты оторвана от нормальной жизни, у тебя совсем нет друзей – это, конечно, мало радости, но ведь давай вспомним, например, Оскара Уйальда… Там была настоящая КАТОРГА. А человек был изнеженным эстетом, привыкшим к утонченному существованию. И ведь после тюрьмы он прожил совсем недолго (и попал-то туда за то, что теперь в такой моде – за гомосексуализм), сломался окончательно и бесповоротно. Давай вспомним голодного сумасшедшего Ван-Гога… Да тысячу примеров можно привести, как безжалостно расправляется жизнь с теми, кто, казалось бы, своим умом и талантом заслужил совсем другой участи!.. Так что не надо ныть и стенать, что тебе хуже всех. И не надо нападать на ненавистное мещанство – уж тут надо выбирать: либо ты сидишь тихо, как мышь под плинтусом, всю жизнь работая бухгалтером, протирая штаны (или юбку) каждый день от звонка до звонка, либо начинаешь с подросткового возраста бунтовать против окружающего, отвергая скуку и унылость убогой жизни вокруг. И тогда вот ты имеешь то, что имеешь, дорогая!..
Так она часто говорила себе, но от этого было нисколько не легче. Утро начиналось с жуткого холодрыжника – избушка, натопленная вечером до состояния африканской саванны, за ночь жутким образом выстывала до каких-нибудь десяти градусов, за окном-то стоял лютый холод, зима, как назло, нынче стояла суровая, морозы накатывали за морозами, никаких тебе оттепелей… Кофе, к которому она привыкла за многие годы, отсутствовал, приходилось обходиться горяченьким чайком. А потом надо было вылазить на мороз, на котором она прямо-таки задыхалась (подозревала, что это последствия долгого пребывания на юге – организм отвык жить в нормальном северном климате). Воду из колодца она приносила не каждый день, только ведерочко на чай и «щЕчки» (так называлось странное варево, которое она иногда себе варила и ела потом несколько дней). А на мытьё надо было вытащить и принести как минимум ведра три-четыре. Сил на это не было, особенно после того, как три часа она выламывала и таскала доски, которые дымили в печке, так как были длинными – пилить их было нечем и невозможно. Выламывала она их тоже по одной или две, после этого отдыхала, потому что в глазах темнело и начиналось предобморочное состояние. Таскала с большими перерывами, часто отдыхая. Ещё надо было часто греться – замерзали руки и ноги. В общем, никуда она теперь не годилась – ей бы отдыхать и ничего не делать, но последние годы проходили в напряженных физических усилиях, и хорошо бы, как сейчас, только для себя, но часто ведь и приходилось заниматься «наёмным трудом» у каких-нибудь уродов. При этом не верила она ни в какие «кармы» – якобы в этой жизни ты получаешь то, что заслужил в прежних жизнях. А верила только в то, что наступит однажды момент, когда придётся закрыть глаза и перестать воспринимать – и всё плохое, и всё хорошее. Так чего же было больше-то???
