Скорбь Сатаны - страница 47

– Мне все ясно! – Я был весьма уязвлен. – Вы не считаете мою книгу достаточно оригинальной для того, чтобы она говорила сама за себя?

– Милостивый государь! Вы и правда… в самом деле… как бы сказать? – Он извиняюще улыбнулся. – Несколько резки? Я считаю, что ваша книга – пример выдающейся образованности и изящества мысли, и если я вижу в ней недостатки, то лишь благодаря своей непонятливости. Единственное, чего, по моему мнению, ей недостает – того, что я, за неимением лучшего слова, назову цепкостью, способностью пригвождать внимание читателя. Но пожалуй, это общая проблема современной литературы – немногие авторы чувствительны настолько, что способны заставить что-то чувствовать других.

С минуту я ничего не отвечал ему. Я думал о словах Лучо на эту же тему.

– Что ж! – сказал я наконец. – Если я ничего не чувствовал, когда работал над книгой, то сейчас и подавно. Да что там, я прочувствовал каждую строчку! Остро, болезненно!

– Да-да, в самом деле! – успокаивающе проговорил Морджсон. – Или, быть может, вам казалось, что вы что-то ощущаете – весьма любопытный аспект литературной страсти. Видите ли, чтобы в чем-то убедить читателя, сперва надо самому иметь убеждения. Результатом обычно является необычайный магнетизм, возникающий между автором и читателями. Однако спорщик из меня неважный, и может статься, что после спешного прочтения у меня могло сложиться неверное мнение о ваших намерениях. Так или иначе, книга будет иметь успех, если мы об этом позаботимся.

Я пообещал сделать все, что в моих силах, и на этом мы расстались. Я понял, что Морджсон куда проницательней, чем мне представлялось, и его наблюдения снабдили меня пищей для не слишком приятных раздумий. Если моей книге, по его утверждению, недоставало цепкости, с чего бы ей владеть умами читателей? Успех ее будет эфемерным, сезонным – она станет одной из скоротечных литературных «сенсаций», которые я так открыто презирал, и слава будет дальше, чем когда-либо, а ее фальшивую имитацию обеспечат мои миллионы. В тот день я был в дурном настроении, и Лучо заметил это. Скоро он выяснил суть моего разговора с Морджсоном и долго и довольно громко смеялся над предложением «уладить дела» с грозным МакУингом. Бросив взгляд на имена других ведущих критиков, он пожал плечами.

– Морджсон прав, – сказал он, – МакУинг закадычный друг этих ребят – они посещают одни и те же клубы, ужинают в одних и тех же дешевых ресторанах, спят с одними и теми же накрашенными танцовщицами. У них уютное маленькое братство, и они в своих журналах по случаю угождают друг другу. О да! Будь я на вашем месте, я бы постарался поладить с МакУингом.

– Но как? – спросил я, так как, несмотря на то, что его имя до тошноты примелькалось мне почти во всех литературных изданиях, встречаться с ним мне никогда не доводилось. – Я же не могу ни о чем попросить литературного критика.

– Конечно, нет! – вновь громко рассмеялся Лучо. – Если бы вы поступили столь идиотским образом, за свои страдания вас бы полили грязью! Больше всего критик любит бичевать писателя, опустившегося до того, чтобы просить об услуге тех, кого превосходит интеллектом. Нет, нет, мой дорогой друг! С МакУингом мы разделаемся совершенно иным образом, так как хоть вы с ним незнакомы,