– Баушка, – углядел хозяин мой вопрос, – хворает баушка… Все на тот край побёгли, бахаря слушать. Тоже забрёл сёдни. Ну, ровно деревушка наша при широкой дороге стоит: тот с одной стороны, этот с другой…
– Ктой там? – послышалось из-под полатей, оборвав хрипы, голосом низким да густым, что, не упреждён, – ошибся бы, мол, дед там.
– И к нам гость пожаловал, – откликнулся хозяин. – Путник с мари на дымок зашёл.
– С мари? – тёмная рука высунулась, отдёрнула край завески, потом там повозились, из-под тулупа выбрались ноги в толстых вязаных паголенках и поршнях и голова, обмотанная ветхим повойником. Тусклые слепые глаза неживо уставились куда-то за пределы и стен, и леса за стенами, и, казалось, за дальние облака, пухнувшие над лесом там, за марями, за ручьями и реками…
Сын, внук ли старухи кинулся, подушку от изголовья за спину ей переложил, завеску сдвинул на верёвочке подале. А баушка только махнула рукой, густым своим голосом повелела:
– Ты ступай, ступай давай, баньку гостю взгрей, бо сколь дён в пути он…
Я, было, заотнекивался – беспокоить, мол, хозяев: баньку-то истопить не малое время, к ночи ли затеивать. Да мужик махнул рукою запокойливо:
– Да банька-то истоплена и прогрета – бахарю же топили, ещё не выстудилась, – и пояснил мне: – мала деревушка, так мы одну баньку, общую на всех в овражке срубили, бочажок на ручье там запрудили. Так в очередь и топим – то мужики, то бабы с малыми детьми, а то, как вот сёдни, и путнику захожему. – Шагнул к порогу: – А то пойду, подкину в каменку – пусть жар не спадёт. Ты, гость, побудь-ка с баушкой, скажи ей новое, что в пути повидал-проведал.
Он вышел, сызнова с усилием протиснувшись в малую дверку. Я положил котомку на нищую лавку, присел рядом, решил чистые портки с рубахою приготовить, раз уж радость такая выпала после блужданий по болотам – хоть и по краю, а и то хорошо будет попариться да отмыться.
Ждал и расспросов от старушки, тоже, знать, по новому наскучившей в хвори и слепоте своей. Но она не стала спрашивать, напротив. Помахала рукою, мол, сиди-сиди, и заговорила нежданное.
– Значит, с мари пришёл… – пожевала, как в раздумье, губами, покивала себе самой и загудела густым, дыханием хриплым прерываемым, голосом. – Ты, гость, слушай. Слушай и не сбивай. Вот, был же такой кудесник Мал Боровик – как не знахарство, так чудеса какие ведывал. И далеко глядеть умел, на лета вперёд.
Дёрнулся я на это «был», но, не видя, почуяла, остановила всё тем же взмахом ладони: «сиди-сиди». Я заменил в светце лучины, сел, вслушивался сторожко, а голос, густой, так не вяжущийся с недвижными, в дали неведомые глядящими глазами неживыми, вёл далее.
– Давно было, я ещё молодухой была. Пошли мы с бабами по грибы-ягоды, да поблизу бора тропка вела, где Мал от Боровик обретался. Я с тропки тут и отступи: грибков цельную полянку узрела, да все один в один, крепенькие. Туесок отставила, на колени, давай срезать. Глядь-поглядь – дедка стоит рядом, сам как грибок: росточком невелик, борода по колена и шапка на голове чудна́я, широкая. Стоит, посмеивается. Я сперва испугалась, да больно глаза добрые у него были. Притихла. Тут он и говорит слова странные, да велел запомнить на всю жизнь.
Будешь ты доживать, сказал, в краях дальних-предальних. А когда пора тебе, говорил, помирать придёт, – появится, говорил, гость, с мари прийдешный. И так ты ему скажешь, запомни, молодайка, говорил, слово в слово. Вот, слово в слово тебе и говорю, гость с мари: топь та бескрайняя – морок, не верь. Но победить его – надо скрозь пройти. А поможет тебе в том Волк Сирый. Так велел он тебе сказать, гость с мари. И велел сказать, что он, Мал Боровик, тебя на путь проводил, тебя на путь и вывел. Словами этими. Всё, гость с мари, всё я сказала.
