Но и того, что имелось, было достаточно, чтобы более-менее ориентироваться в вопросе. Плюс к этому столь же детально он мог анализировать память Шестакова (тут-то достоверных фактов куда больше), а также подробнейшие отчеты Новикова и Берестина, сопровождавшиеся прекрасным видеорядом.
– Что же, займитесь этим вопросом, Валентин. Интуиция мне подсказывает, что нас с вами ждут не очень простые и легкие времена и наличие «нашего» человека на Лубянке окажется очень невредным…
Лихарев опять не смог сообразить с ходу – самостоятельно Шестаков пришел к весьма опасным в его положении выводам или же опять сказывается остаточное воздействие личности Шульгина.
Очень, очень плохо, что он не имеет возможности убедиться стопроцентно в том, что в памяти наркома не осталось никаких следов от событий, которые случились, и слов, произнесенных в последние сутки. А было их настолько много, что…
Все доступные методики использовал, никаких отклонений не заметил. А вот поди ж ты, сосет под ложечкой странная тревога.
Он попытался прикинуть, как ситуация выглядит с точки зрения «нормального» наркома, понятия не имеющего о творящихся вокруг потусторонних делах.
После визита в наркомат, где Шестаков благополучно изъял из своего сейфа валюту и чеки, отбился от опергруппы, захватил в плен Буданцева и уехал с ним в Сокольники, имела место столь же неудачная попытка Лихарева взять реванш. Но нарком обезоружил и его. После чего Валентин активизировал в нем матрицу Шульгина, и дальше они уже общались напрямую.
Предположим, тесты «на идентичность» сработали правильно, Григорий Петрович действительно получил от Шульгина при прощании «замещающую информацию», которая «прижилась» на место, не оставив ни следа, ни рубца. Шестаков, насколько Лихарев вообще разбирался в людях и умел отличать правду от лжи, даже тщательнейшим образом замаскированной, совершенно искренне был убежден, что после возвращения из Сокольников на квартиру Валентина они вчетвером посидели за столом, снимая нервное напряжение и обсуждая случившееся. После этого легли спать. Утром Буданцев ушел к себе домой, Власьев уехал на кордон. Лихарев с Шестаковым встретились с Заковским, согласовали позиции, после чего отправились в Кремль.
Время, занятое в реальности разговорами Шульгина и Лихарева о сути и смысле аггрианско-форзейлианского противостояния, встречей с Сильвией и т. п., в памяти наркома было заполнено обсуждением чисто внутренних вопросов – о дальнейшей судьбе Шестакова, о Ежове, о докладной, которую Григорий Петрович подготовил для Сталина. Ее содержание, кстати, чрезвычайно интересовало Лихарева, он не совсем понимал, для чего Шульгин подсунул ее вождю без согласования с ним. И весьма хотел бы тщательно ознакомиться с ее содержанием. Здесь, казалось ему, крылась какая-то тайна. Для чего бы Шульгину, собравшемуся уходить, осложнять таким образом предстоящую жизнь наркома? Или же облегчать реализацию планов аггрианской резидентуры?
Однако добиваться ответа у Шестакова бесполезно. Он абсолютно убежден, что докладную писал сам, еще до «событий», готов отвечать за каждый пункт и посыл, а Валентину не сообщил о ее содержании и самом факте существования «меморандума» исключительно исходя из собственных номенклатурных представлений. Для него ведь, в отличие от Шульгина, Лихарев не более чем сталинский порученец, хотя и фрондирующий. И согласовывать с ним вопросы, касающиеся взаимоотношений такого уровня, – явный нонсенс.
