Скрипачка и хранитель мелодий - страница 17

День показался мне на диво тяжелым. Я устала от всего на свете и больше не хотела возвращаться завтра утром на свою работу. Не хотела чувствовать себя глупой в обществе малознакомого человека, который одним своим появлением вогнал меня в краску, как глупую маленькую девочку. Не хотела чувствовать эту боль внутри от мысли, что я что-то упускаю день ото дня!

Самая невыносимая боль – это когда ты живешь и понимаешь, что теряешь себя и возможность испытать счастье, и скоро потеряешь навсегда. Я должна добиться исполнения мечты, обязана! И я хочу любить кого-то и быть любимой, необязательно сегодня, пускай хотя бы в будущем! Я даже представить боюсь, что больше никогда никого не полюблю по-настоящему, не смогу ощутить, как легко и высоко взлетит душа и не услышу, как завораживающе запоёт сердце.

С этими мыслями я прожила несколько долгих и мучительных дней. На работу я больше не ходила; мне все время пытались оттуда дозвониться, но я не брала телефонную трубку. Я слишком легко отказывалась от того, что больше не приносило мне никакого удовольствия. Да, это было немного легкомысленно, но если я стану и дальше делать то, что кажется мне мучительным из-за своей бессмысленности в связи с тратой драгоценных часов жизни на это, так вот; если я стану хоть минуту задерживаться на этом месте, я погибну и предам себя и всё, во что верю.

Уже на следующее утро я приняла окончательно решение об увольнении с нелюбимой работы. У нас в этот день должен был быть концерт, и прошел он, как и все последние репетиции, без меня. Злой дирижер звонил весь день, и когда дозвонился, громко ругался и говорил, что не ожидал от меня такого коварного предательства и срыва концерта! Мне стало так стыдно, что я расплакалась после звонка, но уже было поздно что-то менять. Все, чему суждено случиться, так или иначе произойдёт, так стоит ли сетовать на жизнь или винить себя в случившемся?

Я впала в состояние, из которого вытащить себя сама не могла. Или мне так казалось какое-то время. В общем, выручить меня пришла лучшая подруга Лена. Самая золотая подруга на свете, которой я была очень благодарна.

Мы сидели у меня дома, пили какао со сгущённым молоком и смотрели старые диснеевские мультфильмы. Наш скромный дуэт расположился на пушистом коврике возле телевизора. Я и подруга были в глупых тапочках-зайчиках, которые я на самом деле считала очаровательными, в детских пижамах и с глиняными масками на лице. В общем, настоящие девочки! Когда ей или мне было плохо и грустно, мы превращались в детей.

– Я теперь останусь без денег, – решила немного пожаловаться ей я. – Где мне искать новую работу? Идиотка! Сначала надо было найти, а уже после бросать эту!

– Ты просто устала, – успокаивала Лена. – Жизнь всё расставит на свои места.

– Надеюсь, – вздохнула я.

– Только, пожалуйста, не делай глупостей, – попросила Лена, собираясь уходить.

– Может, останешься на ночь? – предложила я.

– Не могу, мне утром на работу. Но я приду после неё!

Мы договорились встретиться завтра, и я поблагодарила её за поддержку. После её ухода я снова почувствовала себя одинокой. Никто не мог заполнить эту пустоту внутри, кроме, возможно, музыки и игры на скрипке.

Я играла на скрипке весь вечер, не прерываясь ни на мгновение. Пальцы слегка ныли, голова затуманилась, руки устали от неизменного положения. Но душа, она продолжала петь, неистово и радостно. Сначала я долго исполняла "Зимние грёзы" Чайковского, его Первую симфонию, которая одновременно возбуждала и умиротворяла меня: тихое аллегро сменялось спокойным адажио, затем мощное и пронзительное маэстозо, вновь адажио, и, наконец, бурное аллегро, завершающееся на пике темпом джиокозо. Я играла в стиле арпеджио