А уж Алька Бажнина – это просто нечто. Красивая девочка, бобику ясно, у такой соблазнов море. Вон Чегодаев как вертится, аж слюной весь изошел, и мальчишки млеют, – конечно, ходит на репетиции, юбка до пупа, ногами сверкает, скалится улыбочкой в тридцать два зуба. И ведь при всем том талантливая девка, ужас какая талантливая. Уж ей ли, Ирке, проработавшей десять лет в музыкальном училище, этого не видеть. Такой бы в аспирантуру поступать, а она по кроватям порхает. При первом знакомстве Ирка ей представилась Ириной Александровной, разница все же больше десяти лет, так Алька, нахальная девчонка, морду сморщила, покивала, а в перерыве обращается мерзким таким голоском: «Ирина Александровна, можно выйти? Я в туалет хочу». Издевается. Так и повелось с тех пор. Неуютно Ирке под ее насмешливыми черными глазами, ох неуютно.
Сухаревская оставила в гардеробе дубленку, надела туфли – терпеть не могла париться в сапогах по четыре часа – и поднялась по лестнице в зал. Она любила приходить на работу одной из первых: мало ли всяких дел, на которые дома просто не хватает времени, – например, проставить штрихи, рассчитать часы групповых репетиций, да просто пройти партию разок-другой. Ирка, конечно, всегда в приличной форме, но поучить то, что играешь, никогда не помешает. А теперь наверняка придется собираться группой, и не раз-другой, а много – Горгадзе, говорят, страшный педант, вежлив, как аристократ, но всю кровь высосет, пока струнные не состроят идеально в унисон. Вот тут девочки и попляшут: Кретов хоть и мог обложить матом во время репетиции, и вообще в выражениях не стеснялся, но к скрипкам претензий предъявлял мало, его всегда больше духовики злили.
В дверях показался Чегодаев, как всегда подтянутый, в безупречно сидящем на нем жемчужно-сером костюме.
– Приехал Горгадзе? – спросила она.
– Приехал, – сердито буркнул Чегодаев. – Еще вчера. Я смотрю, народ не больно-то собирается. Думают, по-прежнему на сорок минут позже будем начинать. А Горгадзе уже внизу. – Кретов по утрам чувствовал себя неважно, поэтому репетиции в Москве назначались не раньше одиннадцати, и то Павел Тимофеевич являлся на них с почти часовым опозданием. Зато потом задерживал надолго. – Где девицы твои? – Васька выразительно посмотрел на часы. – Впарит нам по первое число.
– Сейчас придут. Не дрейфь, не станет он с первого дня вредничать.
– Да тебе откуда знать? А я с ним в Польшу ездил и в Финляндию. Этот почище Крета будет, и особенно вам достанется, пиликалкам.
– Я знаю.
– Ты все-таки займись дисциплиной, – выпустив пар, миролюбиво посоветовал он Ирке и скрылся из зала.
Сухаревская кивнула, подумав: шел бы ты подальше со своей дисциплиной. Хозяином себя почувствовал последнее время, а был-то кем, господи, всего каких-нибудь пять-шесть лет назад! И кому пыль в глаза пускает, ей, Ирке, которая его как облупленного знает.
В зале стал появляться народ, слышались приглушенный смех, разговоры. Едва оркестр собрался полным составом, в зал легкой, пружинистой походкой вошел Горгадзе. По контрасту с Кретовым, выглядевшим значительно старше своего возраста, новый дирижер казался совсем молодым, хотя на самом деле ему недавно стукнуло пятьдесят. Прямой, как струна, с гривой черных, почти без проседи, волос, в длинном свободном свитере, красиво подчеркивающем стройную плечистую фигуру, он невольно радовал глаз. Казалось, что вместе с ним в душный, переполненный зал ворвался свежий, мощный ветер. По оркестру прошелся шепоток.
