Он обернулся. Бесформенная тень раскачивалась в кронах, и казалось, что их несколько – возникающих то там, то здесь; Игар вскинул арбалет – стрела утонула в темноте. В просвете ветвей неподвижно стояла звезда Хота.
Он опустил руки. Шелестела, проливаясь на старые листья, кровь предводителя Карена.
– Знаешь, почему ты еще жив? – звезда Хота на мгновение исчезла, закрытая невидимым во тьме существом.
– Нет, – отозвался Игар после паузы.
– Потому что…
За Игаровой спиной отчаянно хрустнули ветки.
– Я здесь! – выкрикнул плачущий голос, от которого Игарово сердце едва не лопнуло, как мыльный шарик. – Я зде…
Илаза проломилась сквозь кусты, всхлипнула, споткнулась и упала бы к Игаровым ногам – если бы в ту же секунду не напряглись невидимые нити, превратившие девушку в подобие живой марионетки.
– …потому что теперь-то я знаю, что ты приведешь Тиар. Знаю наверняка.
* * *
Ее долгое безразличие прорвалось, как нарыв.
Ветви вокруг казались неестественно неподвижными. Серые полотнища паутины обвисли, отягощенные человеческими телами; Игар снова ушел, снова ее оставил, одну, в страшном одиночестве… Паутина колышется, вздрагивают в свете луны круглые, отвратительно липкие сети. Скользнул по лунному диску маленький нетопырь – и забился, изловленный навсегда и бессмысленно…
Илаза коротко всхлипнула. Там, внутри нее, поднималось горячее и злое, поднималось, как пена в закипающем котле. Сейчас подступит к горлу. Сейчас…
Она невидяще огляделась. Человек без лица, с серым коконом вместо головы, покачивался над самой землей; из-за пояса у него торчало древко. Что там на древке, Илаза не разглядела.
Мертвое тело дернулось под ее руками, муторно закачалось в паутине, желая лечь на землю, в землю, обрести, наконец, покой. Скрежетнув зубами, Илаза вырвала из-за пояса мертвеца топорик – а это был именно топорик, маленький и блестящий, и неожиданно легкий в ее руках. Два сильных, неумелых удара – и ненавистные нити лопнули, отпуская тело; мертвец рухнул, едва не придавив собой оскаленную, с топориком наперевес Илазу.
Бесформенная тень скользнула над ее головой, растворилась в темной кроне. Издевательски дернулась паутина; скрипучий смешок.
Мутное варево в Илазиной душе хлынуло через край.
Горло сдавилось судорогой. Топорик в руке оказался продолжением слепой тошнотворной силы, прущей изнутри и сносящей преграды. Рвать, рубить, кусать зубами; Илаза кидалась на сети, как зверь на прутья клетки, и во рту ее стоял кровавый металлический вкус.
Никогда в жизни ей так сильно не хотелось убивать. Сделать живое мертвым, а стремительное – недвижным. Зрение ее раздвоилось; глаза различали мельчайшие, еле освещенные луной детали – зато прочий мир размылся, потерял очертания, как та темная тень, что сидит сейчас у нее над головой…
Движение в кронах, чуть заметное; тень мелькнула – и замерла. Вот она. Вот…
Хруст. Летит на землю снесенная ветка; топорик бессильно вгрызается в древесную плоть – а над головой скрипуче смеются, смеются над ее бессилием, обреченностью, над беспомощностью Игара…
– Тварь!! Тварь, я убью, убью!..
Ухая, как дровосек, Илаза рубила и рубила, прорубалась, продиралась; кажется, цикада, жившая у ручья, испугалась и смолкла. А если б она и трещала по-прежнему, Илаза все равно не услышала бы, потому что кровь в ее ушах заглушала все звуки, оставляя только бешеный стук сердца: бух-бух-бух…
