– Успокоиться! Всем успокоиться! Приказываю вам сложить оружие и сдаться на милость архонта! Каждому, кто покорится по доброй воле, будет дарована жизнь!
«Стреляют в воздух, – подумал Беримир. – Убивать будут позже».
Возница придержал коня, но не остановился, пока его не окружили гвардейцы.
– Стоять! – рявкнул один. – А ну слазь с воза!
– У меня красный ярлычок! Беримир! – воскликнул он. Вышло как-то неуверенно, совсем не так, как он, видимо, рассчитывал, потому что гвардеец направился к нему быстрым шагом и стащил на землю.
– Отстать! – крикнул офицер.
Раздался стук копыт, и перед Беримиром возникла сперва бурая лошадиная морда со слепыми глазами, вокруг рта которой пузырилась белая пена, а затем и лицо офицера. Он был уже не молод, по контуру измазанного сажей лица росли пышные седые бакенбарды. Губы были плотно сжаты в презрительной улыбке, а в глазах отражался огонь от пожарищ, что шло вразрез с серебристым цветом аксельбанта на кителе. С такими глазами он выглядел точно демон.
– Покажи ярлык! – скомандовал он, не сводя золотых глаз с Беримира.
Возница помахал перед ним чем-то и добавил:
– Это Беримир! Нас велено пустить.
Офицер посмотрел на него и коротко кивнул. Затем вновь поглядел на Беримира, но как-то странно.
«Что это? – подумал он. – Жалость? Скорбь? Нет же… Это презрение. Или все же в этом взгляде есть что-то. Какое-то участие. У него умное лицо, почтенный возраст. Он может понимать. Он должен понимать, что мне не осилить такое в одиночку!»
Беримиру захотелось объясниться ему, этому офицеру гвардии. Казалось, что тот способен понять, обелить его имя, но тщетно. Возница торопливо взобрался обратно, и повозка тронулась. Офицер проводил его взглядом и скрылся за бортом.
– Открыть ворота! – раздалось вдалеке.
Заскрипели тяжелые створы, открывая путь в Спокойное море. Несколько человек ринулись к свободе, раздались выстрелы, небо прорезал женский визг, и снова занялась возня.
Возница хлестнул коня, и телега ускорилась. Когда над ними проплыли своды внешних ворот, крики и гомон мгновенно стихли. За городскими стенами на них обрушилась тишина. Дохнуло прохладой от заполненного водой крепостного рва и приятным запахом сырых досок, из которых были сколочены дома в предместьях. Вместо шума, брани и драк здесь квохчали утки да квакали ночные лягушки. Вместо буйства огня, пожирающего сухие доски, слышался шелест листьев и редкий лай добрых псов. Здесь как будто ничего не случилось, хотя многие бунтари жили именно в этих домах.
«Что теперь с ними будет? – думал он. – Им обещали даровать свободу, но разве может архонт допустить это? Кого-то наверняка отправят в Боргот, выжигать бучу. Других повесят в назидание. Но сколько повесят? Двух? Трёх? Десяток? Сотню?»
Вскоре предместья с его хмурыми домами кончились. Теперь перед глазами проплывали черные силуэты деревьев, утомленно качающихся на ветру. Неудавшийся бунт, сотня людей, запертых в канале, вонь, гарь и позор побежденного народа остались позади. Здесь царило спокойствие, ярче заблестели звезды, утопая в небесной ране, и пели соловьи, выводя длинные рулады. Иногда мимо проходили люди, они в хмельном веселье приветствовали возницу и уходили, наслаждаясь безмятежным моментом. Лениво лаяли собаки, да скрипела телега – вот и всё, что происходило здесь. Мятеж казался выдумкой, дурным сном, который забудется через несколько минут.
