– Здесь есть место потише? – спрашиваю я Калугина. Он открывает рот, чтобы мне ответить, но не успевает. Музыканты снова начинают ошалело драть гитарные струны и бить в свои барабаны. Слова Калугина тонут в их грохоте.
– Митя говорит, – кричит мне в ухо изо всех сил Люся, – что на третьем этаже есть бар, где вроде бы тихо!!!
Выходим на огромную площадку перед сценой, где танцует полтора человека, и по лестнице поднимаемся на следующий этаж. Там дверь. За ней обнаруживается небольшое помещение. Стены обиты каким-то красным материалом, который вздыбливается огромными горбами. Видимо, это очень современно. Зато тут тихо. Усаживаемся за столик. К нам присоединяются Митины друзья, симпатичные молодые люди из Эстонии. Открываем меню.
– Здесь цены в два раза выше, чем внизу! – сердится Калугин.
Все ясно. Значит, администрация клуба приняла решение, что в тишине могут сидеть только те посетители, у кого есть много денег. Те, у кого их мало, в обязательном порядке должны слушать неандертальскую музыку.
Появляется официантка.
– С чужим пивом к нам нельзя, – с ходу заявляет она Калугину, который поставил на стол стаканчик с остатками пива.
– Это не чужое пиво, – смеется Калугин. – Это мое. Я его купил на свои деньги.
Официантка игнорирует его шутку и умоляюще затягивает:
– Ребя-я-ята, меня оштрафуют.
– Ладно… – милостиво соглашается Калугин и залпом допивает пиво.
Мы все наперебой заказываем, кто – пиво, кто – водку. Потом сидим, разговариваем, и вскоре мне нужно отлучиться. Когда я подхожу к клубному туалету, то обнаруживаю, что надписей, удостоверяющих, что это дамская комната, а это – мужская, на дверях нет. Я растерянно застываю, не зная, куда податься. Тут меня кто-то трогает за рукав.
– Вам – туда! – Девушка в белом платье гостеприимно показывает мне на левую дверь и добавляет: – Не беспокойтесь: там – мужчины, я там только что побывала.
Стены туалета на удивление чистые. Если не считать таинственной надписи “МЫ – КЕЛЬТЫ!”, оставленной кем-то на двери кабинки.
Потом я возвращаюсь к нашему столику. Все уже ведут оживленный разговор. Калугин начинает рассказывать, как его недавно забрали в милицию.
– Безобразие! – возмущаюсь я. – За что они тебя?
Калугин разводит руками и сообщает:
– В протоколе было записано: “Угрожал соседу по квартире холодным оружием и кричал: “ты – покойник”.
Друзья Калугина начинают смеяться. Все они приехали из Эстонии, и, видимо, там такое происходит нечасто.
– А каким оружием? – деловым тоном уточняет один из них.
– Молодежь! – раздается вдруг пьяный голос откуда-то слева. Там сидит мужик лет пятидесяти, весь взъерошенный с красной выпученной физиономией. Когда мы сюда зашли, он мирно спал, уронив голову на сложенные на столе руки. Спал, а теперь проснулся.
Мы все старательно делаем вид, что не обращаем на него внимания. Но нашего пьяного соседа это, похоже, еще больше раззадоривает.
– Молодежь, кому говорю! – повторно ревет он, обращаясь уже явно к нам. Мы по-прежнему притворяемся, что его не замечаем.
– Я не поял… куда говорю?! – не унимается пьяный. – Я тут чё? Ни с кем чё ли?
Наш разговор сам собой прерывается.
– Дед, – рассудительно говорит ему Калугин. – Остынь! Ты это… вот что… символ веры знаешь?
Я внимательно всматриваюсь в “деда”. Ежели такой, к примеру, в церковь войдет, то, конечно, первым делом стянет шапку и перекрестится со всемордовским усердием. Но “Символ Веры” он явно не знает. А сейчас “деду” позарез требуются собеседники. Он поднимается, качаясь, делает несколько нетвердых шагов и с пьяной ухмылкой обнимает за плечи Люсю.
