Я никогда не сидел на уроках ближе третьей парты: меня пугала близость любых учителей, да и за вторыми и первыми обычно восседали девчонки-отличницы, лихо сносившие все учительские претензии.
– Убрали все с парт, лабораторная работа, – объявила она сходу, раздраконенной фурией влетев в побитый жизнью кабинет. Я как раз раскачивался на стуле и громко шваркнул ножками о линолеум.
– Царитов, не качайся на стуле! И вообще, иди на первую парту! Вот, как раз Васильева заболела!
Еле подавив стон, я нехотя поднялся и подцепил с парты засаленную тетрадку в синей обложке и учебник. Мне выдали самый потрепанный: лучшие расхватали до меня. Тетрадки по лабораторным работам не было, поэтому я вырвал листочек в клеточку прямо из середины тетради, наверху написал корявым почерком «Вадим Царитов, 8А» и посередине «Лабораторная работа».
– Изучение остроты зрения и слуха, – объявила тиранша-биологичка, а потом заскрипела мелом по доске. – Это тема. Записываем. Живо, не отнимайте у себя время.
– А когда уже лабораторная по теме размножения будет? – не удержался я, и Вовчик со второй парты гаденько захихикал. – Мы в какой форме будем ее проводить?
– Жаль, что твои родители, Царитов, вообще прошли тему размножения! – гаркнула она, ударив деревянной указкой по и без того шаткому столу. – Уткнулся в тетрадь и пиши!
Над словами биологички тоже засмеялись, особенно громко хохотал Рябов. Обиженно поджав губы, я схватил прозрачную ручку с синими чернилами и написал тему. А вот что писать дальше – я не знал. Рядом сидела отличница, которая уже вовсю строчила, и я попытался подглядеть под ее рукой, что она записывала.
– Мешаешь, – шикнула она. – Не дыши в мою сторону, цыганенок.
Я знал, что Рябов может быть злющим, но что миловидные отличницы тоже такие – даже не представлял. Нервно отодвинувшись и скрипнув стулом, я уткнулся в листочек. Биологичка въедливо смотрела на каждого из нас, впивалась хищным взглядом и пыталась поймать за списыванием. Мой телефон не ловил здесь интернет, и я даже попытаться списать не мог.
– Что, Царитов, – ехидно начала она, – опять пустой листочек сдашь? Позориться будешь перед всеми, да? Что ж тебя в школу для детей с умственной отсталостью не определили-то? Ничего ж не можешь, а нам мучайся…
Я почувствовал, как в носу предательски, очень обидно защипало, поэтому быстро вскочил и положил пустой листочек ей на стол.
– Ставьте два, – прошипел я, а потом выбежал из класса под ее грозные, громкие требования вернуться. Но сейчас в кабинет биологии я б не вернулся, даже если бы мне сказали об отчислении. После девятого все равно выгонят – какая разница?
Я не слышал и не видел этого, но мог поклясться, что ее ручка очень противно скрипела, когда она выводила жирную синюю двойку в журнал. Скатившись по стареньким, хлипким перилам, я очутился на первом этаже школы. Гулкие шаги раздавались по коридору, охранника на посту не было. Он закрывал дверь школы на ключ, чтобы ученики не выбегали на переменах. А сейчас он отлучился, и ключ торчал прямо в замочной скважине. Неслышно повернув его, я толкнул дверь плечом и вывалился на улицу. Уроки в мои планы больше не входили – хватило драки и двойки по биологии.
Нос и губы все еще саднило – они до сих пор вспоминали жесткие прикосновения Рябовских кулаков. Крови уже не было, и я не видел себя в зеркало, но, судя по ощущениям, в правом уголке губ будет синяк. Димон бил скорее чтоб испугать, а не избить до полусмерти. Но появляться перед Леркой побитым было стремно: она все-таки боксерша, еще засмеет.
