Когда я поднял взгляд и обнаружил, что она ушла, я почему-то разочаровался. Глупо. Несмотря на наши горячие дискуссии, я не собирался предпринимать что-то в отношении Эммы. Просто хотел быть один.
Да уж, я стал настоящей Гретой Га́рбо[47]. А еще лжецом.
Правда едва успела уложиться в голове, как в кухню неспешно вошел Сэл в лилово-голубом шелковом кафтане, точно таком же, какой сегодня надела Амалия.
– Ты должен перестать одеваться как Мами́, – сказал я вместо приветствия. – Это выносит мне мозг.
Он остановился по другую сторону стойки.
– Только не говори, что у тебя проблемы с мужчинами, у которых потрясающий вкус в одежде.
– Прошу тебя. Кто привез тебе то несоизмеримо дорогое бананово-желтое платье с драпировкой, которое тебе так захотелось надеть, когда мы тусовались в Париже пять лет назад? Учитывая, что его сказочность – это спорный вопрос.
Взгляд Сэла, выражавший отвращение, почти заставил меня улыбнуться.
– Только ты мог назвать великолепный шедевр от Tadashi Shoji несоизмеримо дорогим бананово-желтым платьем с драпировкой. Право, Люк, это неуважение.
– Оно было драпированным и желтым.
– Ох, – драматично вздохнул Сэл, а затем глянул на меня. – Я не одеваюсь как Амалия.
– Еще как одеваешься. Совершенно точно, как сказала бы Амалия. – Я взглянул на него, прежде чем вернуться к тесту. – У тебя даже тот же оттенок помады, что она носит сегодня.
Сэл посмотрел на отражение в висящем медном котелке, а затем нахмурился.
– Вот дерьмо. Ты прав. Мы сливаемся.
– Я не смогу сейчас справиться с двумя Мами́. Мне и одной хватает.
Его смех прозвучал самоуничижительно, поскольку мы оба знали силу Мами́ – даже не пытаясь, она умеет вовлечь в свой мир.
– Ладно. Оставлю Пуччи Амалии. Но я не откажусь от своих Дольче или Шанель.
– Никого, кроме Шанель, не знаю.
– Но знаешь Шанель.
– А разве кто-то не знает? – Я решил не упоминать, что Кассандра любила все, что касалось Шанель, – слава богу, не избранный парфюм Амалии – и я получал достаточно счетов, чтобы знать название модного дома и побаиваться его. Кассандра любила шопинг. Очень.
Это стало облегчением – понять, что я не скучаю по ней. Даже по воспоминаниям. Я с удовлетворением шлепнул тесто о стол, а затем посмотрел на Сэла. Я знал его полжизни, и в то время, как я превращался в тень самого себя, он нашел свое место в мире.
Мои пальцы погрузились в гладкую, упругую массу.
– Ты знаешь себя, Салли, и нравишься себе таким, какой ты есть. Это редкость.
Как только я произнес эти слова, то почувствовал себя разоблаченным. Неприкрытым. Сдерживая гримасу, я сосредоточился на своей задаче, однако кожей ощутил его молчаливую жалость. Она проникла в мои легкие, словно кислая вонь подгоревшего молока.
Но когда я поднял взгляд, то обнаружил, что глаза Сэла полны понимания и привязанности. Это заставило меня понять, что мы больше похожи на братьев, чем кто-то из нас когда-либо признавал.
– Люк, тебе никогда не приходило в голову, что я обрел эту уверенность отчасти благодаря тебе?
Потрясенный, я покачал головой.
Сэл слабо улыбнулся.
– Знаешь, для такого странного мальчика, как я, то, что здоровенный хоккеист принял его без вопросов, значило едва ли не все. То, что в любой момент, если бы кто-то не так посмотрел на меня, ты был готов броситься в атаку.
Я тяжело сглотнул.
– Люди иногда полные придурки. Я не мог стоять в стороне и позволять кому-то издеваться над тобой.
