– Что? – подал голос Протасов.
– Это значит, у кого-то из собравшихся, помимо вас, Савва Афиногенович, есть ключ, а может быть, и два.
– А если они все-таки потерялись? – спросил фабрикант.
Начальник сыскной кивнул и, обойдя стол, сел на свое место.
– Обезьяну заводили, и она ходила по дому. Если это делали не вы, уважаемый господин фабрикант, то, значит, ключи не потерялись. И глупо было бы утверждать обратное. Вот такие дела!
Начальник сыскной сложил телеграмму и снова сунул в карман. За столом повисла тишина, впрочем, ненадолго. Старший сын Протасова вскочил, громко отодвинул стул и, бросив салфетку, вышел из столовой. Жена, Екатерина Андреевна, за ним. Надо заметить, за весь вечер она не проронила ни слова, из чего Фома Фомич сделал двоякий вывод: или она чертовски хитра, или старший Протасов несколько преувеличил ее влияние на Николая.
Столовую покинули все, за исключением хозяина, фон Шпинне, старого дядьки Евсея, который, как потом объяснил Протасов, всегда задерживался, а также младшего сына фабриканта – Сергея.
Сергей остался не по собственному желанию. Фома Фомич попросил его задержаться. Начальник сыскной решил сначала поговорить с ним, так как по возрасту Сергей больше всего подходил на роль шутника.
И вот теперь младший сын Протасова под пристальным взглядом фон Шпинне сидел на стуле и нервно перекладывал с места на место столовые приборы.
– Сережа! – Голос начальника сыскной был тих и вкрадчив, улыбка широка, а зубы белее арктического снега. Уже одним только видом полковник располагал к себе, а когда он начинал вот так доверительно говорить, это расположение становилось полным. Поэтому гимназист тут же и попал под обаяние Фомы Фомича, как муха в паутину.
– Да! – ответил он едва слышно и, оставив нож с вилкой, сложил их крест-накрест на грязной тарелке перед собой.
– Вы позволите к вам так обращаться, или мне называть вас официально, Сергей Саввич?
– Нет, можно просто! – кивнул гимназист и покраснел, он был смущен и тем, что его предлагают называть Сергеем Саввичем, и тем, что к нему обращаются Сережа. Ведь в гимназии его называли только по фамилии – Протасов, дома – Сережка, а мать, та и вовсе, стыдно говорить, звала Сергулей. Ей почему-то казалось, что это ласково.
– Замечательно! Итак, Сережа, с вашего позволения я задам вам несколько вопросов. Нет, если вы не хотите мне на них отвечать…
– Я отвечу! – поспешно, как бы боясь, что фон Шпинне внесет его в список подозреваемых, сказал Сергей.
– Скажите мне, Сережа… – Фон Шпинне отодвинул пустую тарелку. Грязная посуда все еще оставалась на столе. Прислуга ожидала команды убрать, а ее не было. – Вам понравилась та игрушка, которую ваш отец подарил Мише?
– Обезьяна? – спросил, глядя исподлобья, гимназист.
– Да!
– Обезьяна?! – вдруг прокричал старик Евсей, который сидел за столом, жевал и, казалось, не обращал никакого внимания на остальных.
Фон Шпинне, сделав Сергею предупредительный жест, тут же развернулся к старику:
– Да, обезьяна!
– А я ее видел сегодня ночью! – шамкая беззубым ртом, сказал Евсей.
– Где? – Глаза начальника сыскной впились в морщинистое лицо протасовского дяди.
– Дядя Евсей, ты бы не вмешивался в разговор. Придет время, и тебя спросят, а сейчас помолчи! – не обращая внимания на интерес, проявленный фон Шпинне, зло прикрикнул на старика Протасов.
– А чего это я молчать должон, чего это ты мне рот затыкаешь? Ты это, Савка, брось. Думаешь, если бороду отрастил и уже седой, тебе все можно? Не-е-ет. Я ведь тебя вот такусеньким помню, родился недоношенный, вот в ней бы уместился. – Старик поднял стоящую перед ним грязную тарелку и с грохотом опустил на стол. – А теперь вырос, в силу вошел, Савва Афиногенович! Ты вот думаешь, я глухой и ничего не слышу, а я все слышу, даже такое, чего и слышать-то не надо. Вот сейчас услышал, что человек обезьяной этой вашей окаянной интересуется. Это же смех какой! Поехать к черту на рога, купить там это чудо, а потом не знать, куды его девать…
