Отец лежал на кожаном диване, с уже перевязанной головой. Рядом сидел врач, держа наготове шприц, собираясь сделать укол. Услышав шаги Кольки, обернулись двое других – хозяин дачи, знакомый человек, и дамочка, с которой парень столкнулся в проеме калитки.
– Вызвал? – спросил врач, не поворачиваясь.
– Так точно.
– Молодчина.
И четко, твердо вонзил иглу в отцовскую руку. Колька сглотнул. Почему-то показалось, что рука у папы такая сине-белая, тонкая, опавшая, как у мертвеца. Он отвернулся.
Евгений Петрович, подойдя, молча приобнял, а дамочка немедленно принялась болтать.
Колька вспомнил, где он ее видел – на открытии дороги этой проклятущей, она была среди гостей, с этим вот, Евгением Петровичем. Что тогда, что теперь в какой-то выпендрежной шляпке, только теперь сняла ее, встряхнула черными кудряшками. По комнате поплыл запах и духов, и вина. А может, не от нее, а от стола, накрытого для застолья, было тут и графинчиков, и бутылок немало, хотя тарелок использованных только две. Девица заговорила, быстро, сбивчиво, не совсем внятно:
– Авария, что авария, главное – что жив! Со мной сколько раз так приключалось… ну не так, но все-таки… Иду я из института по Тверскому, и вдруг – бац! – поскальзываюсь и прямиком головой об асфальт. Вы бы видели глаза прохожих – они, наверное, думали, что мне конец. А я что? Встала, отряхнулась, хихикнула и пошла дальше. Ну подумаешь, шишечка на лбу… Правда, даже что-то такое с головой было, минут пять, что ли, вообще ничего не помнила.
– Мурочка, – тихо проговорил Евгений Петрович.
Дамочка, заткнувшись, нервно хихикнула, вскочила и приблизилась к дивану, держа наготове какую-то миску. Врач, уложив в нее шприц, заметил:
– Мария Антоновна не совсем права. Травмы серьезные, все-таки не с высоты каблуков человек упал. Николай, можете посидеть с отцом, только без разговоров и сцен. Не тормошите, моя личная просьба. Евгений, на два слова.
И, взяв за рукав хозяина дома, увел его куда-то.
Настала какая-то совершенная тишина, точно голову обернули ватой. Даже этой дурехи шумной… как ее? Мурочка, да. Даже ее слышно не было. Обернувшись, Колька заметил, что ее и нет.
Хотя какая ему разница? Почему-то взгляд сам блуждал по комнате. Точно живые, лезли в глаза все эти посторонние вещи – круглый тяжелый стол, накрытый для застолья, лампа под красивым абажуром, картины, фотографии, тарелки, подносы на стенах, уродливый светильник с бабой, в руках – факелы. Куда угодно смотрел Колька, только бы не на отца. Это незнакомый человек лежал на этом чужом черном диване, с отсутствующим, неузнаваемым лицом, и руки у него не батины, надежные, умелые, теплые, а блеклые и наверняка ледяные.
Как этот врач сказал? «Черепно-мозговая травма», «потеря сознания». Хорошо, когда вот эти все вещи имеют название. Если знаешь, как это именуется, уже и не так страшно. Нет, страшно. Неужели после всего, что перенесено, после войны, после всего самого страшного можно потерять отца? Не услышать больше его голоса, не увидеть улыбки. Как же так?
«Мы должны были сейчас сидеть за столом, подшучивая над мамой, подтрунивая над мелкой, беззубой. Оля должна быть рядом, и я бы ухаживал, подкладывая ей на тарелку морковку и селедку».
Вот, и у этих стол накрыт, тоже скатерть, тарелочки-вилочки. Красиво как все расставлено, со вкусом. «Интересно, сколько времени?» – Колька глянул на ходики на стене. Они остановились, а поднять шишечку было некому. Он потянулся, но вовремя спохватился: «Что это я, в чужом доме распоряжаюсь?»
