Настроение, честно признаться, было аховое. Среди своих адмирал Самарин давно уже получил вполне заслуженную кличку Лаврик – как легко догадаться, данную по ассоциации с известным в истории носителем пенсне. Злые языки шептали, что Самарин, будучи слегка близорук, вместо очков носил пенсне как раз потому, что давно прослышал про кличку, и она его самолюбию весьма польстила. Пенсне, правда, напоминало скорее чеховское, но потаенное общественное мнение пришло к выводу, что это проделано для отвода глаз, дабы избегнуть чересчур уж явных ассоциаций. Если отвлечься от фольклора и естественной неприязни строевиков к особистам, следует признать, что Лаврик был неплохим профессионалом, но это лишь усугубляло ситуацию, поскольку крутой профессионал сплошь и рядом может поломать кому-то жизнь и карьеру не в пример искуснее и эффективнее, нежели тупой службист. Каковое умение Лаврик не единожды и показывал. Будь ты хоть светочем гуманизма и рыцарем без страха и упрека, но коли служить тебе выпало в особистах, очень быстро поймешь, что твоя карьера зависит от того, скольких шпионов ты усердно изловил и скольких потенциальных «слабых звеньев» успешно профилактировал… Это вовсе не означает, будто Самарин лепил дутые дела, – но всему флоту известно, что Лаврику лучше не попадаться, если у тебя за душой отыщутся мелкие грешки…
Мазур сел и выжидательно замолчал. От предложенной адмиралом, согласно извечной традиции, сигареты отказался, вытащив свои, – черт его знает, что там могло быть подмешано в Лавриковы сигареты, тем более что сам-то он сигаретку вытащил не из предложенной Мазуру пачки, а из знаменитого серебряного портсигара дореволюционной работы, с золотыми накладками в виде охотничьих собак, подковок и загадочных монограмм…
Мягко шумел кондиционер. Стенографист навис над столиком с видом оголодавшего стервятника.
Держа сигарету, по своему обыкновению, меж большим и средним пальцами, адмирал разглядывал Мазура с хорошо рассчитанным сладострастием сексуального маньяка из импортных ужастиков, прекрасно понимающего, что загнанной в угол растрепанной блондиночке бежать уже некуда. Пенсне придавало ему весьма интеллигентный вид, так и казалось, что сейчас изречет что-нибудь вроде: «А печень у вас, батенька, пошаливает определенно…»
– Капитан, вы ведь профессионал? – спросил Самарин вдруг.
– Пожалуй, – осторожно сказал Мазур.
– Ну, не прибедняйтесь… Скажите мне по совести: если бы вам, окажись вы на моем месте, кто-нибудь изложил столь занимательную историю, какую вы тут так ярко изобразили, – он с легкой брезгливостью коснулся стопочки исписанных листков, в которой Мазур издали опознал свой рапорт, – что пришло бы вам в голову прежде всего?
– Но ведь не все занимательные истории – чистая выдумка? – спросил Мазур, стараясь не заводиться с первых реплик. – Помните операцию «Туман»? Очень многие со спокойной совестью ее бы зачислили по ведомству самой необузданной беллетристики…
– Логично, – согласился адмирал что-то уж подозрительно мягко. – И «Туман», и «Всплеск», да мало ли примеров… Только позвольте вам напомнить, что, в отличие от ваших увлекательных приключений, «Туман» был с самого начала подкреплен конкретными доказательствами. Другое дело, что не всем они казались убедительными – да ведь были доказательства, а?
– Были, – вынужден был кивнуть Мазур.
– Вот видите? А меж тем у вас – одни словеса. Свидетели, которые могли бы подтвердить ключевые моменты, точнее, те, кого вы среди таковых свидетелей перечислили, либо мертвы, либо рисуют картину, полностью отличную от вашей. Разумеется, их можно заподозрить в злонамеренном искажении истины, но вот в чем загвоздка: самые разные люди, коих трудно заподозрить в сговоре, дают показания, решительно расходящиеся с вашими… Все напоминает известную присказку о роте, идущей не в ногу. Вашу «Заимку» проверили с участием госбезопасности – и не нашли никаких улик…
