– Змей чересчур рискует, чтобы добыть скальп, – боюсь, это плохо кончится.
– Но он не так смотрит, Джаспер. Для него один-единственный скальп значит больше, чем целое поле сражения, усеянное трупами, – вот как он представляет себе войну и честь солдата! Помнишь молодого капитана шестидесятого полка? В нашей последней стычке он жизни не пожалел, чтобы захватить у французов трехфунтовую пушку, считая это для себя делом чести; а я знавал совсем молоденького прапорщика – истекая кровью, он завернулся в полковое знамя да так и затих, бедняга, воображая, что ему лежится мягче, чем на бизоньих шкурах.
– Что ж, удержать знамя – это, я понимаю, заслуга!
– А для Чингачгука скальп врага – его полковое знамя. Он сохранит его и будет показывать еще и детям своих детей… Впрочем… – тут Следопыт осекся и, грустно покачав головой, раздумчиво добавил: – Бедняга! На старом стволе не осталось ни единого ростка! Нет у могиканина детей, что порадовались бы его трофеям, нет и племени, которое чтило бы его дела. Один как перст на свете и хранит верность взглядам, в которых его растили и воспитали. Согласись, Джаспер, в этом есть что-то честное и достойное уважения, какая-то настоящая порядочность.
В толпе ирокезов послышались возмущенные крики, за которыми последовала частая ружейная пальба. Неприятельским воинам так не терпелось отнять у делавара его жертву и помешать его намерению, что человек двенадцать бросились в воду, а кое-кто доплыл даже футов за сто до кипящей быстрины, точно и в самом деле рассчитывал добраться до торжествующего врага.
Однако Чингачгук, хладнокровно внимая угрозам, проклятьям и пению пуль, от которых он, казалось, был заговорен, с привычной ловкостью продолжал свою работу. Но вот он ее закончил и, размахивая трофеем, издал победный клич, прозвучавший так неистово и дико, что еще долгую минуту своды молчаливого леса и глубокая долина, проложенная быстрым течением реки, полнились ужасными воплями, и бедняжка Мэйбл поникла головой в неудержимом страхе, а у ее дядюшки мелькнуло желание бежать без оглядки.
– Такого мне еще не приходилось слышать от этих извергов! – воскликнул Джаспер, с ужасом и отвращением затыкая уши.
– Для индейцев это музыка, мой милый, это их барабан и флейта, их трубы и литавры. Они, должно быть, любят эти звуки, пробуждающие в них свирепые и кровожадные чувства, – спокойно ответил Следопыт. – Мальчишкой я тоже их боялся, а теперь они для меня – что свист козодоя или крики пересмешника. Эти вопли уже не действуют мне на нервы, хотя бы здесь собралось несметное множество этих орущих чертей – отсюда и до самого гарнизона. Я не хвалюсь, Джаспер, а просто хочу сказать, что только слабые люди поддаются действию криков. Так можно запугать женщин и детей, но не зрелых мужчин, разведывающих лесную чащу и лицом к лицу встречающих врага. Надеюсь, Змей теперь доволен, вон он идет со скальпом у пояса.
Джаспер отвернулся, чтобы не видеть делавара, выходившего из реки, – такое отвращение внушил юноше этот его последний подвиг; Следопыт же смотрел на друга с невозмутимостью философа, умеющего не замечать того, что представляется ему мелким и неважным. Направляясь за кусты, чтобы выжать одежду и перезарядить ружье, делавар с торжеством посмотрел на товарищей, и на этом эпизод, так всех взволновавший, был закончен.
– Джаспер, – сказал Следопыт, – сходи-ка за мастером Кэпом, позови его сюда к нам. Время не терпит, а нам надо еще посоветоваться, как быть дальше, – ведь минги не будут сидеть сложа руки, а непременно что-нибудь предпримут.
