Упоминание о Залесской не внесло в настроение девушки сколько-нибудь заметного изменения. Напряжение осталось. Но почему?
– Вы с Аней подружились быстро?
– Она славная была…
– Понимаете, Маша, меня интересуют малейшие детали ее поведения, настроения. Постарайтесь припомнить то, о чем я буду спрашивать.
– Понимаю. – Завражная нервно поправила челку. – Спрашивайте.
– Как вы с ней сошлись? Легко, хорошо?
– Она славная…
Вот упрямая девка! Заладила одно и то же.
– У вас были общие интересы, разговоры? – спросил я, быстро подавив раздражение.
– Вот, детишками занимались… Ну и о жизни, само собой, говорили…
– И как же ей жизнь была, в тягость или в радость? – решил я попробовать напрямую.
– Всякое случалось. Как у всех.
– Были огорчения?
– Без этого не бывает.
– По какому случаю, не помните?
– Помню. Сережку своего как вспомнит, ну и… Сколько с чужими ни возись, к своему еще сильнее тянет.
– Значит, по сыну тосковала?
– Очень.
– А почему его отправили к родителям мужа, не говорила?
– Почему же, говорила. Они, значит, когда с Валерием Георгиевичем сюда собрались, отправили сынишку на время туда, в Одессу. Не знали, какие условия, как обживутся…
– Ей нравилось здесь, в Крылатом?
– Говорила, что неплохо.
– А сына хотела забрать?
– Хотела. Все мечтала, как родит второго, так и Сережку заберет. Вместе, говорит, веселее.
– У нее был диплом агронома. Чем она объясняла, что пошла работать в садик, а не по специальности?
– Валерий Георгиевич присоветовал. – Имя Залесского Маша произносила с уважением.
– Слушалась она его, выходит.
– Выходит.
– Вы не знаете, у них были ссоры?
– Может, и были.
– Она не говорила?
– В семье всякое бывает…
– А вы не заметили в ней ничего, перед тем как она…
Завражная грустно покачала головой:
– Обычная была.
– Припомните, пожалуйста, последний день, когда вы с ней виделись?
– В тот самый и виделись. Весь день. Вместе ушли с работы.
– Может, она вела себя необычно?
Девушка задумалась.
– Нет. Ничего такого не припомню. – Поправила челку и повторила: – Не помню.
– Как у нее сложились отношения с людьми, коллективом?
– Ладила. Не ругались.
– А с директором совхоза?
– Наверное, тоже.
– Маша, что вас толкнуло пойти к Захару Емельяновичу?
Девушка встрепенулась.
– Ну, когда вы сказали ему, что не верите в самоубийство Залесской?
– Пошла… Пошла, конечно… Непонятно все это. Получается, что ни с того ни с сего… – Завражная говорила сбивчиво. – И Сережку жалко… Валерий Георгиевич очень тосковал. Оградку поставил и уехал… За один день все прахом… Вот и пошла…
– Может быть, у вас все-таки есть какие-то соображения, подозрения?
– Ни с того ни с сего получается… – повторила Завражная.
Да-а, вот и поговорил с ближайшей подругой Залесской. В голове мало что прояснилось, а в душе – осадок. Ключа к девушке не подобрал. И удастся ли подобрать? Даже не знаешь, кого винить – себя или ее. А может быть, никого? Есть люди, показания которых стоят очень мало. Их внимание слабо фиксирует события, происходящие вокруг.
…Около двенадцати ночи ко мне зашел Мурзин. Он тяжело сел на стул и некоторое время растирал колено обеими пятернями.
– С утра ничего. А к вечеру прямо огнем жжет, – сказал он, как бы извиняясь. – Ну, давайте, что там надо подписывать.
Я дал ему протокол допроса. Емельян Захарович достал очки и стал читать медленно и внимательно запись беседы. Внизу каждой страницы ставил подпись – полностью фамилию. На лице – никаких эмоций. Словно газету просматривал. Кончив читать, ни слова не говоря, написал на последнем листке: «Протокол мною прочитан. Показания с моих слов записаны правильно. Право делать замечания, подлежащие занесению в протокол, мне разъяснено.
