Оставалось лишь одеться и отправиться в путь, однако тут в его дверь снова постучали.
На пороге оказался молодой парень, насколько помнил Виллем, – подмастерье каменщика. О причине визита тоже гадать не приходилось, стоило только взглянуть на распухшее, покрасневшее запястье.
– Камень нес, – пояснил пациент после приветствия. – А он вывернулся и ладонь за собой потянул, тяжелый, зараза, был. Щелкнуло, другие парни сказали, вывих. Вроде и вправили даже, но что-то два дня уже не проходит.
– Ну-ну, вправили… – пальцы лекаря разминали пострадавшую конечность, заставляя больного морщиться от боли. – Что ж ко мне-то бежал? Вывих вправить как раз и банщик может.
– Так у вас рука легка… А-ай! – незаконченная фраза сменилась коротким вскриком, когда Виллем с силой вывернул кисть, вправляя сустав на место. – Работаю недалеко, отпросился у мастера да и зашел.
– Понятно. Так, погоди, ты кистью-то не крути! Повязку нужно.
На узкие полоски ткани была нанесена светло-зеленая мазь из горшочка, принесенного из кладовой, затем Виллем туго перевязал ими запястье подмастерья.
– Руку сегодня не напрягай особо. Вечером снимешь повязку, отек должен пройти к тому времени.
– Благодарю! – парень слегка поклонился. – Вот! – здоровая рука его скользнула к кошелю на поясе. На стол легли два больших серебряных флорина.
– Мастер просил вам и за него оплату передать, так что это и за него, и за меня. Хорошего дня вам, господин лекарь, Бог в помощь!
– И тебе.
Монеты Виллем опустил в собственный кошель: в городе без хоть каких-то денег никак. Аккуратно убрал в кладовую снадобья, залил очаг, надел и подпоясал темно-синий гоун, привесил к широкому кожаному ремню поясную сумку на двух петлях и, наконец, выбрался в морозную ясность зимнего дня.
* * *
Путь Виллема лежал на юг, к рыночной площади Хасселта, в центре которой располагался храм святого Квентина с прилепившимися к нему рыночными рядами, а по периметру – дома наиболее богатых жителей города. Дорога предстояла неблизкая, однако яркое, почти весеннее солнце несколько приободряло. Впрочем, мысли лекаря были далеки и от погоды, и от ровных рядов живописных узких фасадов каменных домов с резными коньками высоких крыш. Перед глазами все стоял сегодняшний мальчишка, звучали слова его мамаши о том, что будет он жить или умрет – ее не волнует, а размышления уводили все дальше, от этих двоих – к ближайшему будущему, в котором, как он знал, без противостояния с родителями пациентки тоже не обойдется.
Дом золотых дел мастера ван Аэрта выделялся высотой и богатством отделки даже среди своих соседей, далеко не смотревшихся убогими.
Дверь Виллему открыла служанка, она же проводила его на второй этаж, в просторный зал, где его ожидала госпожа ван Аэрт, супруга мастера. Она всегда встречала его лично и перед тем, как провести к дочери, болящей Жеанне, долго, с каким-то мрачным удовлетворением в голосе повествовала ему о том, насколько его лечение… ничего не меняло.
Виллем во время таких разговоров чувствовал себя то ли студиозусом-недоучкой, то ли проходимцем с улицы, втершимся в доверие, и это, совершенно закономерно, сбивало и настрой, и всякий энтузиазм к лечению. Впрочем, гораздо больше разочаровывало то, что и лечение-то как следует не проводилось: снадобья, которые он назначал, больной давали самое большее несколько дней, примерно столько же длилось исполнение его предписаний о банях и специальном питании. И это давало матери Жеанны все основания для ее излюбленной фразы, которой она всякий раз встречала его: «Без изменений, господин лекарь. Без изменений».
