За эти годы суета Лондона окончательно захватила и перестроила меня, и я совсем забыла, как течет время на острове. В отличие от кипучей жизни столицы, ранний отход ко сну здесь был вполне обычным делом. Все вопросы решались в первой половине дня, пока солнце еще могло прорваться сквозь тучи, обогреть вечнозеленые холмы, темные низины и узкие переулки меж старых строений.
Я вдохнула полной грудью и закашлялась. Теперь я явственно ощущала, как долго не была дома. Местным жителям не знакомо понятие вчерашний воздух. Остров насквозь продувается насыщенным йодом морским бризом, и потому здесь практически не болеют. А если это и случается, то только с теми, кто опрометчиво решился покинуть Мэн. Съездив на материк, надышавшись выхлопными газами, вдохнув все «прелести» больших городов, впитав в себя запахи кухонь мира, несчастные возвращаются влюбленными в свой дом еще больше и дают себе слово как можно реже впредь покидать его.
Мой взгляд упал на флагшток с символом острова – трискелионом – три ноги, выходящие из одной точки. Древний знак, которому сотни лет, напоминает, что при любом потрясении мы снова встаем на ноги.
Quocunque Jeceris Stabit – как ни бросай, будем стоять.
На набережной россыпями соленых брызг зажглись огни. Я прислушалась к себе, пытаясь понять, ощущаю ли, что вернулась домой, но в груди было тревожно, как у гостя, прибывшего без приглашения.
А ведь когда-то мы любили бегать на этот причал и смотреть, как с приближением лета паромом прибывает все больше людей, а потом, в начале июня, к открытию фестиваля начинали подтягиваться мотоциклисты. Мы смотрели на кожаные куртки с разнообразной символикой, шлемы и крепкие ботинки, ступающие на нашу землю. Настил непрерывно дрожал, спуская на остров все новые двухколесные машины. Набережная трепетала, потревоженная шумом и ревом моторов, городки просыпались от спячки, люди оживали. Все новые гости, новые машины – и казалось, им нет конца. По всему острову открывались рестораны, вполсилы работавшие весь остальной год, и владельцы беспрестанно улыбались, потея от непривычной нагрузки. Теперь рыбы закупалось в три, четыре раза больше, фермеры потирали руки, пиво лилось рекой. Открывались летние террасы, стряхивали пыль с полок и расставляли товар закрытые на зиму сувенирные лавки. Теперь, куда бы ты ни направился, – везде сновали приезжие, они поднимали кружки, полные пива, уплетали за обе щеки фиш-энд-чипс, кричали на разных языках. Мы смотрели на них во все глаза и радовались тому, что наш дом, обычно тихий и спокойный, потревожен – нас переполняло непередаваемое чувство гостеприимства, мы никогда не считали их чужаками, мы ждали их, как самых дорогих гостей.
И когда они уезжали, остров слишком явственно пустел. Невозможно было отделаться от грусти, которая накрывала каждого жителя, когда пабы прекращали круглосуточное обслуживание, а парк аттракционов на побережье закрывался. Конечно, в детстве мы не понимали этой сложной цепочки, лишь ощущение опустошенности и тоски поселялось в душе вместе с первыми холодами.
Наверное, все мэнцы [5] чувствуют одиночество. Но каждому из нас рано или поздно приходится принимать его как нечто неизбежное. В конце концов мы так хорошо узнаём его, что оно меняет нас навсегда.
С тоской оглядев пустую стоянку, я бросила взгляд на дорожную сумку. Отец опаздывал, хотя каждому на острове известно точное время прибытия парома. Что это, безмолвный укор за то, что дочь оставила его на столь долгий срок? За то, что предпочла жить вдали, стать самостоятельной и решать проблемы без посторонней помощи?
