Мы вошли в домик, влажный воздух которого был недвижим и плотен, и я услышала, как изнутри щелкнуло: он закрыл дверь на замок. Не говоря ни слова, я взяла из высокой стопки полотенце – оно оказалось огромным, словно простыня, – и бросила на пол, туда, где прозрачные, будто хрустальные, песчинки, осыпавшиеся с ног, ткали абстрактный узор. Затем легла, дрожа от невыносимой тревоги и неизъяснимой радости – тошнотворно-прекрасный коктейль, который всякий раз в ответ на его присутствие рождался внутри меня. Кожа моментально вспотела, и я почувствовала, как на ней проступила морская соль.
Он сделал шаг вперед, опустился на колени и на руках навис надо мной, позволяя волосам скрыть выражение его глаз, в одно мгновение спрятался в сумрак, из которого продолжал пристально изучать меня. Было что-то наивное в этой демонстрации силы, в этой мужественности напоказ, которая совершенно точно рождалась не внутри, а была позаимствована извне. Это было что-то выученное, как урок, не усвоенный до конца, и в то же время безошибочно вовремя примененное орудие, которое магически воздействовало на меня, лишая всех желаний, кроме единственно возможного.
Я подумала, что он ждет от меня чего-то особенного, какой-то позы или слова, чтобы, подыграв, я могла убедить его окончательно, чтобы дополнила картину и она бы стала почти достоверной. Тогда я прижалась к нему, ластясь, как бездомный котенок, сдаваясь и принимая правила игры. И в то же самое время я не играла, а каждой клеточкой трепетала от тревоги, что, вздумай он сейчас отстраниться или посмотреть в маленькое окно, из которого можно разглядеть берег, отвлекись он всего на мгновение, позволь почувствовать чье-то иное присутствие, сердце мое тотчас остановится. Но он не отодвинулся и не отвел глаз, а с силой вжав в пол, изменил ритм моего и без того неровного дыхания. Его кожа все еще дышала прохладой, и краем сознания я пока ощущала линию, где проходит граница наших тел, но постепенно – вдох за выдохом, градус за градусом – температура наших тел сравнялась.
Наверное, я задремала, потому что, когда открыла глаза, моя голова лежала у него на груди. От спертого воздуха перед глазами все кружилось. Проведя ладонью по лбу, я ощутила, что он покрыт испариной. Я с трудом поднялась, обернулась: он спал, хоть и неглубоко, рука, заброшенная назад, оголила область подмышки с темным всполохом волос, дыхание было ровным и безмятежным. Я открыла дверь, и солоноватый бриз ворвался внутрь, возвращая к реальности. Кажется, солнце начало клониться к горизонту, я заметила, что теперь тени удлинились и казались плотнее, людей прибавилось, но шум от них, казалось, стал глуше. Над морем зависла предзакатная дымка, силуэт скал резко очертился и выступил вперед. Я поискала глазами Фрейю. Места под нашим зонтиком были пусты, вещи лежали там же, где мы их оставили. Ее нигде не было.
Я поднесла ладонь к глазам и посмотрела вдаль. Почти сразу я заметила непривычное оживление у воды, там толпились люди, о чем-то громко переговариваясь. Дурное предчувствие тотчас охватило меня, и в горле засаднило от едкого привкуса тревоги. Я снова посмотрела на солнце, пытаясь на глаз определить время, – по моим ощущениям выходило, что мы проспали как минимум час. Бросившись в домик, я растолкала его, и мы побежали к берегу.
Это была она. Бледная, с ручейками воды, стекающими с кожи, похожая на эмбрион, вынутый из банки с формалином, с синеватыми прожилками сосудов на бедрах, безжизненного цвета губами, с пальцами, сведенными судорогой. Фрейя сильно дрожала, кажется, у нее даже не было сил подняться. Кто-то закутал ее в полотенце и попытался усадить, она с трудом удерживала равновесие. В этот момент я бросилась к ней и, повинуясь внутреннему порыву, обхватила за плечи, принялась растирать их, ощущая даже сквозь ткань полотенца холод ее тела. Она не реагировала, не отзывалась на свое имя, только и могла, что смотреть перед собой, все еще находясь в шоке от пережитого потрясения. И только когда подошел
