Но он движется. Тихо и неотвратимо держит путь на юг, туда, где после многовековой спячки пробуждается Остров.
Остров лежит прямо на пути ледяных массивов, с грохотом сползших с гор, собравших с собой все осадочные породы, что только могли уместиться в его ненасытном чреве, обезглавив гористые пики, придав им новые очертания, стерев свидетельства прошлых событий.
Ледник не имеет цвета. Словно зеркало, он отражает все, что удалось впитать, вовлечь, заморозить. Из этого и состоит его нутро, вперемешку с черной грязью, с осклизлыми стволами поваленных деревьев, наполовину оттаявшими теперь из ледника, с гранитными осколками и торфяными примесями. Серая глыба хрустит и потрескивает, как ледяное пожарище, рассекает еще молодое море, выдавливая его из берегов. Она продвигается вперед с тяжелым грохочущим рокотом, ее поверхность покрыта остроклювыми пиками – миллионами заостренных копий – ощетинившееся свирепое животное, выплывшее на охоту. Весом оно превышает Остров и оттого кажется, что ледник беспощаден, свиреп и голоден.
Но и ему ведом страх. Он ускоряется, потому что чувствует, что каждая морская миля, разделяющая его и Остров, играет не в его пользу. Что сменяющиеся дни и ночи крадут по кусочкам его целостность, что время забирает его силу. Ему нужно подналечь, чтобы достигнуть цели, не потеряв при этом в весе, не растаяв по пути, и наброситься на остров со всей мощью, на которую он только способен.
Потому он торопится, словно громадный кит, набирающий разгон, отталкивается от дна, натыкаясь на подводные скалы, стачивая брюхо, и куски льда откалываются и плывут прочь, тая в синеве.
Дни ледника сочтены, и в неотвратимости грядущего, когда день слишком быстро сменяется ночью, он полагается на мощь своего движения и продолжает ползти вперед, неумолимо сокращая пространство между собой и Островом, темнея в сумерках до свинцово-синего, а утром неистово искрясь даже там, где проступили пятна грязи и песка, похожие на раны.
Из одной из них на свободу выпросталось что-то длинное, заостренное и величественно изогнутое, то, что утащил с собой ледник, когда сдвинулся с места, захватив все живое и все, что было когда-то живым. Бивень принадлежит шерстистому мамонту, уцелевшему воину, однажды оступившемуся и потерявшему опору силачу. Он скатился в смертоносную расщелину и остался там, поверженный. Таким его забрал ледник – и теперь несет прочь, к чужой земле, до которой сам великан не сумел бы добраться. Этот бивень спустя века найдут на Острове люди и станут гадать, откуда он взялся, если на этой земле никогда не водились мамонты. Но пока он движется вперед вместе с увязнувшими во льду мелкими животными и рептилиями. И мамонт все еще жив, пусть не во всю силу легких, но все еще дышит, изумленный, могучий, великолепный.
А меж тем Остров приближается. Становятся видны его очертания и цвет: сквозь прозрачный лед он отливает зеленым, а в сравнении с пространством вдруг кажется черным. Вокруг засели плоские льдины, и свирепый туманный ветер гуляет по неприветливым просторам. Небо выглядит перемороженным, и все вокруг будто умерло, но только не Остров. Кажется, что он помилован вечной мерзлотой, потому что все это время изнутри грело его собственное сердце. Цветок, расцветший посреди выжженной холодом морской долины.
Ему понадобится тысячелетие, чтобы стряхнуть морозную оторопь, но первые шаги уже сделаны, он пробудился, открыл глаза, услышал пульс, отозвавшийся в пышнотелых скалах. Пусть не на поверхности, но где-то в глубине по венам Острова уже взбежала кровь, забили, бурля и теснясь, теплые подводные течения. Все, что нужно сделать Острову, – это удержать заново обретенное тепло, подхватить неведомое чудо, пробудившее его. Теперь главная цель – сохранить любой ценой этот импульс, это дыхание.
