Уже одной ногой в могиле, а вон все свои условия диктует.
Вокруг его постели сидит куча родственников. Я – единственный прямой наследник, после отца и матери. Их единственный сын. Остальные члены фамилии, ближнего и дальнего родства слетелись, как стервятники: авось перепадет и им что-то от миллиардов старого пердуна.
– Непутевый у тебя сын, Алексашка! – каркает дедок на папаню. – Не твой! Светка, коза дранная, небось рога тебе наставила, когда этого байстрюка в подоле принесла!
Родственники покатываются в приступе немого хихиканья, мама краснеет:
– Илья Викторович, ну что вы такое говорите, ну ей-Богу…
– Цыц! Коза дранная, – продолжает развлекаться мерзкий старикашка, – ты и передо мной своим задом вертела, когда у меня еще хоть что-то поднималось на твой зад!
Хихиканье в зале усиливается. Родственнички – тетки, дядья, братья и сестры, двоюродные, троюродные, и фиг знает сколькиюродные просто угорают над тем как старикашка размазывает нас по стенке, будто мы сопли какие, а не самая близкая его родня.
– Илья Викторович, – мама красная, точно разгрызла горошину перца, – да никогда в жизни такого не было…
– Свет, ладно тебе! – успокаивает ее папа, сжимая ее узкую аристократическую ладонь, – Отец прикалывается. Юмор у него такой. Черный.
– Эх, дебил ты, Алексашенька… – качает головой главный из Громовых, – А Рустам – еще больший дебил. Вся надежда на него была, а он? Кутит направо и налево, в компании болт свой пинает.
Ржу с остальными. Ну а что еще делать? Если над тобой смеются, смейся, чтобы обидно не так сильно было.
– Короче, мое условие таково: Герман Демьянович, ты записываешь?
– Да, Илья Викторович, – отзывается его дружбан, такой же мерзкая сушенная мумия – душеприказчик и адвокатишка.
– Пиши, Герман Демьянович! Разделить мое имущество на три равные доли. Алексашеньке, Светке-профурсетке, а третью долю, прости-господи, внуку моему только в том случае, если в течение девяти месяцев, начиная с сегодняшнего дня, он женится и заведет ребенка.
Прописываю себе в лоб отчаянный фейспалм.
– Условие номер два! – не унимается злобный дед. – Со своей женой он должен прожить пять… нет, зачеркни пять! Нехай десять пусть живет под одной крышей и спит в одной постели!
– Дед, ну ты ваще! – кручу пальцем у виска.
– А ну подойди сюда! – дорогой инкрустированной клюкой приманивает меня Гранд-Громов.
Подхожу.
– Нагнись.
Мне противно наклоняться к больному иссохшему старику, со зловонным дыханием изо рта, но делать нечего.
Наклоняюсь. Дед беззастенчиво лупит меня клюкой по башке.
– Дед!? – удивленно тру место ушиба.
– Тебя в детстве не воспитывали, хоть напоследок уму-разуму обучу! – удовлетворенно отвечает старикашка. – Итак, Демьян… Тьфу ты, Герман Демьянович, если через девять месяцев у оболтуса не появится ни жены, ни ребенка, приказываю разделить его долю поровну на всех присутствующих здесь людей, включая тебя и нотариуса, но исключая оболтуса, Алексашку и Светку-профурсетку.
Вот тут наши дорогие родственнички оживляются еще больше. Радостно потирают лапки, а у Демьяна, то есть Германа Демьяновича алчно загораются блеклые глазищи: еще бы! У нашей семьи столько миллиардов, что треть – огромный капитал, даже разделённый на куеву тучу родственников, адвокатишку и нотариуса.
– Не переживайте, Илья Викторович! – радостно сообщает адвокатишка, я все тщательно записал, нотариус, – (да, нотариус молча афигевал в углу, от свалившегося на него нечаянного счастья), – все подтвердит, и мы будем тщательно следить за исполнением вашей воли!
