Какое-то мгновение он стоит молча, я широко улыбаюсь.
— Аккуратнее, нянечка, у вас в руках горячий напиток, не облейте ребёнка.
Чернобровый висельник наклоняется к малышу и начинает нелепо угукать, щекоча живот Георгия. Закатываю глаза. Вот нельзя было просто уделить внимание Гоше, надо было и меня приструнить по дороге. Лучше бы мне промолчать. Но когда я умела сдерживаться?
— Пока рядом нет вашей тугодумной супруги, нам с вами бояться нечего, — лепечу как можно тише и ласковее.
Железный человек выпрямляется, смотрит мне прямо в глаза. Хочет что-то сказать, но я опережаю. Как-то некрасиво напоминать мужу, что его жена тупица, думаю, он и сам это знает.
— Извините, Валерий, не помню как по отчеству, она великолепна, красива и соображает, как самый медленный автомобиль в мире (разгоняется до 45км/час — прим. автора)..
— Няня, — рычит на меня могущественный демон, видимо, знакомый с британским автопромом не понаслышке.
Опять я что-то не то сказала, а ведь стараюсь вести конструктивный диалог из последних сил. Он злится, но при этом улыбается, осматриваясь по сторонам, какое-то странное, нездоровое сочетание. Лицемерный паскудник.
— Вы, нянечка, я смотрю, напрочь лишены инстинкта самосохранения.
— О, — шепчу, прищуриваясь, — это что-то вроде «знай своё место, раб»?
— Нет, это что-то вроде «оскорблять незнакомых людей некрасиво».
— Значит, оскорбление знакомых вы приветствуете? — голосом диванного психолога.
— У меня от вас уже голова болит. — Отворачивается и снова угукает.
— Ваша жена начала первой.
— Моя жена вовсе не моя…
Чернявый ведьмак планирует возмутиться, но тут его по плечу бьёт Пётр Иванович, перебивая.
— И когда ты успел жениться? Даже на свадьбу не пригласил, шельма.
— Нет, — глядя мне в глаза, — я всё ещё не женат, просто мы с вашей няней на днях столкнулись в ресторане.
Ну всё, кирдык. Спина покрывается ледяным потом. Вот сейчас потусторонний повелитель дизайнерских пиджаков и брюк выведет меня на чистую воду, выставив неадекватной курицей. А мне так нравилось здесь работать.
***
Но он меня не выдает, а произносит следующее:
— Антонина облилась соком. А твоя няня, — обращается он к Петру, — стала тому свидетелем.
Я так глубоко вздыхаю, как будто не делала этого сто с лишним лет. Его цепкие, с жёстким прищуром тëмно-карие глаза быстро осматривают моё лицо, впитывая реакцию. И, заметив нервозность, вспыхивают злорадством. Вот же гусь лапчатый. На вид ему лет тридцать пять. Взрослый, зрелый мужик, а откровенно стебëтся надо мной.
Ему весело, а я чуть в штаны не наложила, боясь потерять работу. Я ценю то, что он не сдал меня, и очень за это благодарна. Но можно было вообще не заводить тему ресторана, а то шуганул, точно в ранке поковырялся.
Отлегло. Ощущаю себя живой и здоровой, но язык покалывает, словно ежика облизала. Вот это я стреманулась.
— Ваша Антонина, Валерий Кхекхекович, — картинно закашливаюсь, забыв его отчество и расплываясь в неискренней, но слепящей улыбке.
— Германович, — напоминает он, явно разгадав мой тонкий манёвр.
— Валерий Германович, ваша Тонечка чудесная, милая, интересная женщина, и мне так жаль, что она облилась.
— Перебарщиваете, нянечка. Вам совсем её не жаль.
Темноглазый брюнет недоверчиво хмурит брови. В его тоне снова слышатся нотки безжалостного мучителя, и я понимаю: не рассказать моему боссу обо мне — это было прям временное помутнение.
