Помона сидела под грушей на заднем дворе и стучала углем по листу пергамента, делая вид, будто увлеченно рисует. Когда они с отцом вернулись, Нонне стало дурно от вида старшей дочери, но Гек велел ей дать Помоне промокнуть ранку тряпкой и не приставать с расспросами.
Она была благодарна отцу за это, но не сказала этого вслух. Ей вообще не хотелось ни с кем разговаривать.
Глотая ком, Помона, дыша глубоко и медленно, уселась под любимое деревце и стала пролистывать свои наброски тканей, изделий, орнаментов. Но вдохновения не было, и новый рисунок никак не хотел рождаться. Однако Помона собиралась просидеть здесь до самой ночи, пока Стражи не станут закрывать ставни.
Да чтоб их…
Она не знала, проклинает Стражей или людей. И те, и другие хороши. Вернее, совершенно ужасны.
Исчезнуть бы и не видеть, как они грызутся. Вообще ничего больше видеть не хочу.
Помона тряхнула тяжелой головой и прижала прохладные костяшки пальцев к припухшей скуле. Нельзя так думать. Пусть делают, что хотят, хоть с ней, хоть друг с другом. А она будет делать ткани. Или хотя бы об этом мечтать.
Калитка скрипнула.
По шее Помоны побежали мурашки: свои были дома, а гости к ним обычно не захаживали. Кто пришел на ночь глядя? Страж, посчитавший ее ссадину подозрительной? Или воодушевленные мыслями о грядущем восстании соседи? А может, они пришли по ее душу? Почуяли запах ее крови и захотели еще, как говорил отец?
Но все было тихо – ни криков, ни летящих в ее сторону вил, ни света факелов. Кто бы ни пришел, он явился один и постучался в дом. Помона напряженно прислушивалась. Судя по всему, родители впустили пришедшего. Никто ни на кого не кричал.
Что происходит?
Две минуты спустя дверь дома снова открылась; на задний двор вышла Ханна с двумя кружками чая в руках. Помона обомлела. Она смотрела, как белокурая красавица нерешительным шагом приближается к ней, кусая губы.
– Не помешаю?
– Что тебе от меня надо?
Ханна отвела голубые глаза, расстроенная ее резким тоном. Помона и сама не поняла, как стала той самой озлобленной, недружелюбной теткой, какой ее считали все вокруг.
Какой долгий день.
Ханна осторожно опустилась на колени рядом с Помоной и поставила перед ней кружку. Над ней заклубился пар. Помона посмотрела на чай и обратно – на Ханну.
– Собрание закончилось, – сказала Ханна, избегая взгляда старой девы, который из-за припухлости под левым глазом сделался еще более мрачным. – Так ничего толком и не решили, но настроены… как-то действовать… в ближайшее время. – Она отпила из своей кружки и добавила: – Безумие какое-то.
– Как всегда, – фыркнула Помона. – Если ты пришла только за тем, чтобы сказать это, то я не в настроении перемывать косточки.
– Мне так жаль за это, – сказала Ханна, быстро взглянув на ее ссадину. Помона увидела блеск в ее покрасневших глазах. И чуточку смягчилась. – Простите их… нас… за это все. Мне очень, очень жаль.
– Пустяки, – пробурчала Помона. Она уселась поудобнее, по-мужски расставив ноги под юбкой, и потянулась за своей кружкой. Женщина шумно отхлебнула чай. – Звезды с ними. Раны всегда заживают. А люди… лишь бы головой думали. Если хотя бы кому-то я дала пищу для размышлений сегодня – и то хорошо.
– Это правда, – рассеянно протянула Ханна. Помона повернулась к ней, нахмурившись, и девушка, будто очнувшись, встрепенулась и наклонилась к ней ближе. – Помона, я пришла чтобы спросить. Правда ли вы о Стражах хорошего мнения?
