– Ах! – Сердце сделало кульбит. Все-таки страшновато было первый раз.
Бертиль стиснула зубы и закрыла глаза. А я рассматривала уже совсем другие дома, высоченные, черные, мрачные. Задрав голову, успела посчитать этажи и не поверила собственным глазам. Восемь! Целых восемь этажей! Кто же будет карабкаться на такую верхотуру? А коляску как с ребенком тащить?
Повозку снова тряхнуло. Копыта мягко застучали по проселочной дороге, а дома сменились пасторальным пейзажем: зеленые луга с пасущимися овцами, невысокие холмы и купы развесистых деревьев.
Девицы заспорили. Бертиль считала, что в столице у нас будут отличные шансы составить выгодную партию, и это немного примиряло ее с грубостью леи Агаты. Мойра утверждала, что мы, кроме полигона и казармы, и видеть ничего не будем. По крайней мере, пока длится обучение. Во дворце и вовсе любовным шашням не место, при поступлении в легион дается специальная подписка, что никаких замужеств, беременностей и родов в течение срока службы. Втрескаешься и залетишь – с позором прогонят.
– Тоди, как ты думаешь? – решила найти поддержку Бертиль.
Я пожала плечами. О Легиона я узнала вчера после обеда, о чем и сообщила спутницам. Да и в столице никогда не была.
– Ты сбежала от несчастной любви? Чтоб доказать ему, как он ошибся в тебе! – фантазии Бертиль было не занимать. Интересно, с чего такие выводы?
– Нет, просто раньше работала няней, надоело. Приехала искать работу, а меня не брали никуда, – попыталась внести ясность. – В Легионе неплохое жалованье.
Кажется, Бертиль мое объяснение не устроило. Далась ей эта любовь! Не понимаю ее восторженного придыхания.
Любовь – это когда Гвель принес мне горячего молока, когда я сильно простыла. Близняшки опрокинули на меня ведро с водой, а ветер был холодный. Такая любовь Бертиль точно не подойдет. А если она о слюнявых поцелуях, тем более непонятно, что в них хорошего. Это же отвратительно, когда чужой скользкий язык хозяйничает во рту!
Про любовь я все знаю.
Как-то я прибиралась в маменькиной спальне, когда к ней пришел наг, отец Дины. Я безумно боялась этого черно-желтого аспида, меня приводили в ужас извивы его хвоста, до сердечного спазма, до мокрых штанов. Поэтому я залезла в одежный шкаф и плотно закрыла дверки. Подглядывала в замочную скважину, выжидая, когда можно будет уйти.
Ну, в самом деле, что можно делать в спальне днем, да еще и вдвоем? Для сна ведь существует ночь. Помню тонкие ноги маменьки в кружевных чулочках. На широкой загорелой спине нага они казались особенно хрупкими и беззащитными. Сам наг рычал, прижимая к себе бедра маменьки, его мускулы бугрились, когда он резко дергал ее на себя. Потом я увидела его орудие, с двумя огромными шишковатыми выростами. Мне пришлось зажмуриться и зажимать себе рот рукой: боялась, что меня стошнит от отвращения. Как этот причиндал помещался в изящном стройном теле? Но маменька предпочитала совокупляться с нагом именно во второй ипостаси, ее глаза блестели, губы улыбались, она призывно выгибалась, сжимая свои груди и требовала еще.
Так и сомлела в душной темноте, а когда пришла в себя, спальня была пуста, и я вывалилась из шкафа, не чувствуя ног. Нет ничего более гадкого, чем любовь!
Гвель говорил, что видел мать в парковой беседке с двумя оборотнями. Спросил, чем маменька могла чавкать, наклонившись к паху одного из них? Сидела-то она в это время на коленях второго. Любовью, конечно, чем еще можно занять рот? Не помню, чем я отговорилась, сочла, что братику это знание не нужно. Гвель ходил задумчивый несколько дней. Затем, видимо, его просветили товарищи по школе. После этого я замечала несколько раз презрительный взгляд Гвеля, направленный на маменьку. А раньше он ее боготворил, даже обижался и упрекал меня, что я ее не люблю. При всем при этом у маменьки не было репутации гулящей, падшей женщины. Ее считали несчастной, невезучей, но глубоко порядочной леей. Нежной и чувствительной, тонкой и ранимой натурой. Соседи ее жалели и оправдывали, ведь она ищет сильное плечо и защиту для своих крошек. Она так обожает своих деточек! Это я слышала своими ушами от соседки, леи Стеллы. Якобы нет в городке более нежной и любящей матери. Уж не знаю, кого она любила, но только не нас. Разве что к Брюн и Ким относилась чуть получше.
