Смех бессмертных - страница 21

Империи смерти ему больше не снились. Не снились… не снились.

Зачем он врет себе сейчас? Воспоминания гипнотизируют. Теперь мысли успокаиваются, приходят в порядок, не скачут с одной темы на другую: не смешиваются больше восток и запад, древнее и настоящее, реальное и выдуманное. Грецион стоит у окна, смотрит на холодные улицы бездушного города, будто попавшего под власть Снежной королевы, и решает, окончательно и бесповоротно, что проведет последнюю лекцию, а после бросит все – времени осталось мало, пусть замолкли все часы мира – и найдет свою Трою. Свою Гиперборею.

Ги-пер-бо-рею.

Грецион решает и вдруг прислоняется лбом к холодному стеклу, не веря своим глазам.

За окном идет черный снег.

художник

Я, как вы, не хочу верить во все происходящее и не стал бы, если бы это не произошло на моих глазах. Может, то была какая-то массовая галлюцинация, заразное помешательство, новая информационная чума жестокого XXI века – века короля-абсурда и его крысиных всадников, заражающих идеями? Не знаю, не знаю, я правда не знаю!

Сказать могу только одно – я тоже видел черный снег, пока допивал приторно-сладкий кофе у окна. Я не говорил, что сладкоежка? Что ж, это мой грех, моя страшная болезнь, которой, впрочем, я горжусь так же, как жители Карибов прошлого века, если верить господину Маркесу, гордились грыжей мошонки (не к столу будет сказано).

«За черным снегом неминуемо приходит черный рыцарь, уже обратившийся драконом», – сказал чуть позже Грецион, будучи в добром расположении духа и… скажем так, сознания. Помогало ли ему простое успокоительное или причиной этих просветов на черном-черном небосводе перед грозой развязки было безумное желание отыскать свою Трою? Как же он болел Шлиманом! Еще с юности: в общежитии всю комнату обклеил самодельными постерами с черно-белыми фотографиями и забавными подписями, наподобие «Нашел – а вы не ждали!», «Гомер мной городится» и прочее, прочее, прочее… Это было одно из тех юношеских увлечений, которые проходят с годами; это был один из тех кумиров, которые подсказывают дорогу в нужное время, но, стоит посмотреть на них издалека, с расстояния прожитых лет, понимаешь, что восхвалял обычного деревянного божка, болванку – некачественная краска с нее давно облезла. И тут, в разгар Греционовой зрелости, в годы его лета – волей судьбы оно обращалось осенью моего дорогого патриарха, – Шлиман вдруг вернулся в его жизнь, с ним пришла и Троя, а за ней – за этой вавилонской блудницей! – потянулся шлейф гнева богов и ошибок героев, принесший и свою Елену.

Поэты говорят, что мир спасется любовью – но нам с тобой иной исход известен пока! Да, его мир залило кровью, сожгло войной с самим с собой и со своим богом, но я забегаю вперед, а законы драматургии этого не терпят… Тогда я ничего не знал о Лене, так внезапно свалившейся на наши головы. Забавная штука – совпадения! Мы с Греционом знали ее подругу, но даже не догадывались, что между двумя этими бедными девушками есть какая-то связь, и – тут меня пробирает дрожь, я не приукрашиваю, – что эта связь окажется страшной, опасной, решающей для падения моего Икара в соленые воды… Но Лена… да, тогда я не знал о ней ничего, но Грецион часто рассказывает о ней во времена наших нынешних встреч – это, пожалуй, единственная тема, на которую он готов общаться дольше минуты. Теперь я узнаю многое, собираю информацию по кусочкам, пытаюсь восстановить картину событий, произошедших в мое отсутствие – но рассказать о нашей с Леной встрече я еще успею, все впереди… а Грецион неизменно твердит – теперь! – что она – дочерь тысячелетия, рожденная в драконий двухтысячный год и способная, как и другие дети новой эпохи, спасти всех нас, изменить мир, замереть в мраморе истории; она любит цветы и ненавидит научную фантастику, а еще занимается спортом четырежды в неделю. Что-то из этого она еще скажет и мне, что-то я увижу в ее квартире – все впереди, впереди! – а что-то во время наших коротких бесед с моим бедным Греционом открывается сызнова, с его точки зрения… Но я уже говорил, что законы драматургии не терпят забегания вперед!